Архаон Вечноизбранный (Новелла) - 1 Глава

«Пришёл к имперскому берегу подарок в обличье ребёнка,

Неведомого, неизвестного и нежданного.

Из утробы в море он вернулся,

Жертва бурлящего прибоя,

Спасённый рыбаком,

Кто видит дар, а не проклятье –

Ошибка невинных людей —

Простолюдин безродный и порождённый,

Никогда ещё земля не стоила так дорого

Или давала проверку народу своему.

Если убийство даётся легче –

Или грубое сострадание показывает свою пяту,

Тогда старые и новые миры будут спасены

От грядущей катастрофы,

Несмотря на раннее милосердие

И внимательный взгляд Бога-Короля,

Ребенок находит свой путь во тьму

И возвращается не человеком, а чумой».

Некродомо Безумный, Liber Caеlestior

(Целестинская Книга Прорицаний)

***

«Ты что, какая-то темная тварь?

Владеющая случайностями и преимуществом тени?

Какой-то дух, какой-то дьявол, какая-то безбожная ярость издалека, которая держит Кости и наматывает нить жизни на свои когти,

Превращающий кровь в лед и заставляющий дрожать позвоночник,

С тёмным провидением и благословенными трагедиями?

Скажи мне, дьявол, кто ты такой?».

Гейзенберг, «Предназначения»

***

Деревня Харгендорф

Побережье Нордланда – Империя

Данкельстаг, Имперский Год 2390

Север. Север. Всегда Север. Они пришли с севера, оседлав бурю. Грубая шерстяная ткань их парусов знала её. Гниющие бревна их обшарпанных корпусов знали её. Мародеры знали её по своим горячим костям и испачканной солью плоти. Это была не естественная буря. Ужасный шквал, который сбил северян с их кровавого пути и унес их на юг, прежде чем бури зазубрились, как их оружие, и дождь упал, как гранулы матового железа. Благословение с севера. Из Пустошей. С позволения Могуществ.

Варги, далеко от дома. Подобно огню на воде, они жили ради самого низменного выражения своего жалкого существования. Война — везде, где ее можно было найти; женщины и благосклонность, которую можно было вырвать у них, и жестокий смех, который можно было вытянуть из их желудков перед лицом причиненных бедствий. Если бы северяне не были заняты такими жестокими поисками, они могли бы не забыть поесть, поспать или позаботиться о своем оружии, своих кораблях или чудовищной тьме, которой они поклялись своей жизнью. Их имена были составлены из согласных, которые резали уста, а их сердца были пустыми и черными. Некоторые из них несли на себе ужасные страдания своего призвания, но большинство были достаточно уродливы и раньше – они были покрыты сединой, шрамами плоти и клочьями бороды. Они проклинали стихии и плевали в лицо Мананну, богу морей, за его свободный проход. Они чтили покровительствующие им Могущества своими действиями. Они почтили их своим волчьим воем, который они издали в бушующее небо, когда их лодки рассекли гряду гороподобных волн, после чего впереди показался блеск факелов и фонарей. Побережье какой-то страны-жертвы. Покрытый тьмой берег.

Когда буря обрушилась на них, в небе сверкнула молния. Мир был пригоден для того, чтобы сломать его. Яростные вспышки высветили сланцевый пляж. На берегу стояло несколько рыбацких лодок, покачивавшихся в шторм. Дальше лежала рыбацкая деревня. Невинная. Провоцирующая. Уязвимая. Варвары стояли в мокрых мехах и шипастых доспехах. Они уже чувствовали брызги горячей крови на своих лицах. Крики и мольбы, которые так возбуждали их, успокаивали ум и ласкали слух. Боль всемогущества затопила их существо. Руки, испещренные пятнами смерти, потянулись к орудиям своего ремесла — зловещим клинкам, тонким топорам и древкам копий, пропитанным кровью. Они были грозой. Внезапное и тошнотворное извержение неизвестных сил на беспомощных и испуганных. Вонючие и дымящиеся руины, оставленные их продвижением, — послание северян всему миру. Они были там. Они грабили. Они разоряли. Они убивали. И они остались живы.

Крыша лачуги сверкала белым в бурю. Дождь хлестал по чистым окнам, а пронзительный северный ветер колотил в дверь, настойчиво требуя, чтобы его впустили. Как самый старый хутор в Харгендорфе и один из самых близких к берегу, лачуга несла на себе всю ярость надвигающейся бури. Внутри над огнем булькал рыбный бульон, и за бульоном, и за бурей следила Виктория Ротшильд. Было холодно для этого времени года, но штормы не беспокоили Викторию. Она была дочерью рыбака и женой рыбака. Северные ветры не требовали ничего, кроме шарфа. Ей нужно было чинить сети и ухаживать за тремя маленькими мальчиками.

Отто притворился спящим на своей койке. Он никогда не любил нордландских штормов, и отец боялся за то, каким рыбаком он станет. Его брат Дитфрид, напротив, прижался лицом к окну, чувствуя барабанный бой капель по стеклу своим носом. Когда гром сотряс лачугу и молния осветила лицо мальчика, мать сказала ему отойти. Дитфрид отступил. Немного. Только Лютц, казалось, не замечал бури, сидя рядом с матерью у камина. Он вовсе не собирался ей помогать. С желудком, похожим на грот или морскую пещеру, мальчик просто ждал своего бульона и соленого хлеба, который будет к нему прилагаться.

Виктория вздохнула. Желудок Лютца обычно был хорошим индикатором того, когда должен был вернуться ее муж Роальд. В такую погоду она ожидала его еще раньше, но рассудила, что лодки придется тащить дальше по берегу и закреплять в шторм. Между раскатами грома она услышала стук сапог по сланцу. Роальд был дома. Она протянула Лютцу с полки миски и деревянные ложки.

— Накрой стол для своего отца, — сказала Виктория мальчику. — Дитфрид, помоги своему брату.

Когда Дитфрид не ответил, рыбачка повернулась к нему с лицом, похожим на шквал.

— Дитфрид, — проворчала она, направляясь к двери, чтобы открыть засов, ее руки были заняты соленым хлебом. Мальчик смотрел в окно. Он оглянулся на нее, и на его лице мелькнула тень беспокойства из-за вспышки снаружи.

— Мама … — начал он, снова поворачиваясь к окну.

Послышался крик. Громкий и гортанный. С хлебом в руке Виктория подошла к окну. Тени быстро проносились перед ним. Тени людей в деревне, но вместо сетей, лодочных крюков и ведер их руки блестели металлом клинков, наконечников копий и топоров.

Виктория уронила хлеб.

Она схватила Дитфрида и потянула его прочь от окна. Однако ужас удерживал их там. Теперь уже слышались крики. Хедда Молинджер была мертва. Виктория услышала это. Вероятно, она вышла поприветствовать своего мужа Эдсела. Собака Родекерсов залаяла, а потом быстро перестала. Старая матушка Ирмгард внезапно оказалась на улице, в центре толпы брыкающихся и топающих ног. Сыновья Бертильды — Гелберт и Йорган — сразу же бросились в развернувшийся хаос, но через несколько мгновений уже стояли на коленях и умоляли сохранить им жизнь. Их мольбы остались без внимания, и через несколько секунд их кровь забрызгала окно Ротшильдов, стекая по стеклу вместе с дождем.

Виктория никак не могла отдышаться. Она оттащила Дитфрида назад и обнаружила, что оба – Лютц и Отто – проснулись и встали с постели, вцепившись в ее юбки. Она оглядела лачугу. Они были рыбаками, и у них было мало денег, чтобы тратить их на оружие вроде меча. Она не знала бы, что с ним делать, даже если бы он у нее был. Самое лучшее, что у них было, это колун, но он был воткнут в бревно среди дров, сложенных за дверью.

Она почувствовала, как сердце молотом заколотилось в груди. Поскольку тени продолжали мелькать за окном, и она могла слышать хруст сапог на пляже и в деревне, она почувствовала, что стук молота ускорился до закружившей голову вибрации. Виктория хотела что-то сказать своим детям, но слова не шли. Какой-то силуэт затмил бурю за окном. Это был мужчина. Большой в своих мехах и шипастых доспехах. Он не бежал навстречу хаосу, разворачивающемуся в центре Харгендорфа, как другие. Он остался, чтобы прикончить старую матушку Ирмгард, в то время как его варварские боевые сородичи бросились грабить и убивать детей и женщин.

Он стоял неподвижно, как хищник, ветер и дождь хлестали вокруг него. Фигура женщины разорвалась, выкрикнув имя «Бригитта». Через стекло Виктория увидела, что это была Карла Воссен. Мародер рванулся, словно захлопнувшийся капкан, схватил кричащую женщину за волосы и ударил ее об стену лачуги. Его тень удерживала ее там. Она боролась, но варвар стоял над ней, как статуя. Виктория услышала медленный звук вырывающегося из ножен клинка. Голос Карлы Воссен был похож на сдавленный шепот. Она то умоляла, то молилась, но мародер заставил ее замолчать одним-единственным «Ш-ш-ш-ш» из-под шлема. Когда кончик его широкого лезвия впился в ее плоть, Виктория услышала, как Карла снова упала, крича и борясь. Ее локоть врезался в окно лачуги, позволив буре завыть внутри. Виктория прижала к себе детей и отступила еще дальше в лачугу, услышав, как крик Карлы перешел в стон, стон — в хныканье, а хныканье — в тишину.

Виктория почувствовала, как дети прильнули к ней. Вдалеке звенели колокола храма. Храм. Это как-то успокоило Викторию. Она знала, что должна действовать. Подтолкнув Дитфрида, Отто и Лютца к углу дома, она подняла груду рыболовных сетей, ожидавших ее внимания там. У неё не было времени на слова, даже на слова материнского утешения. Они все были слишком напуганы. Мальчики инстинктивно поняли, чего хочет их мать, и поползли вниз, рука Дитфрида задержалась на руке Виктории, когда она накрыла их сеткой. Удар о дверь лачуги отбросил руку ребенка назад под материю. Виктория резко выпрямилась.

Тень в окне исчезла. Труп бедной Карлы соскользнул со стены, а ее локоть — с разбитого стекла. Бронированный ботинок мародера врезался в дверь, но она была закрыта от шторма и держалась крепко. Виктория убрала со стола нож, которым потрошила рыбу. Она попятилась к огню, а вонючий клинок остался позади. Она наблюдала за ним. Она ждала ответа.

Третий удар расколол перекладину надвое, и разбитая дверь отлетела в сторону, пропуская бурю внутрь. В дверном проеме, в пылающем шторме, в ее ночных кошмарах стоял мародер. Дождь каскадом падал с его мехов и похожих на очертания ежа доспехов. Там, где кожа, кольчуга и пластина не могли вместить мускулы северянина, его плоть была покрыта татуировками и шрамами. У воина была грубая татуировка в виде восьмиконечной звезды, сосредоточенная вокруг сердца и пересекающая одну большую грудную мышцу. Виктория чувствовала к этому символу одновременно притяжение и отчаянное отторжение, но решила, что татуировка будет лучшим местом для удара ножом, когда у неё появится такая возможность. Шлем воина был рогатым и закрывал его лицо. Свет проникал через несколько грубых проколов в лицевом щитке, которые, насколько знала Виктория, также скрывали поражённое одержимостью лицо мародера. Буря хлестала по покрытой кровью Карле, по огромному лезвию меча и по закованному в кольчугу кулаку мародера.

Он вошел внутрь. Медленно. Как его нож в девушку снаружи. Промокшие насквозь сапоги спокойно несли его через лачугу. Яростной атаки не последовало. Ничего похожего на бойню позади него, когда мародеры двигались по деревне, как стая волков, рубя, разрывая и разделяя добычу. Виктория подняла тарелку и бросила ее, потом еще одну, но они бесполезно отскочили от груди мародера. Он продолжал приближаться. Нарочито медленно. Его клинок был в небрежной готовности. Он потянулся к ней, но она отступила, схватив за горячую ручку горшок с рыбным бульоном и неловко швырнула его в воина. Когда тяжелая кастрюля с грохотом упала на пол, кипящий бульон ошпарил плоть и доспехи мародера. Если воин и почувствовал боль, то этого не выказал.

Виктория попятилась назад. Она почувствовала, как из нее вырвалось рыдание. Пустота и разочарование. Она была близка к смерти и знала это. Услышав этот звук, мальчики под рыболовной сетью подавили свой собственный ужас. Когда шлем мародера повернулся к углу лачуги, желудок Виктории закаменел. Она потянулась к огню за полусгоревшим поленом. Она сожжет северянина. Его закованный в кольчугу кулак сомкнулся вокруг ее запястья, как тиски. Она напряглась, но воин удержал ее. Она почувствовала, как он потерял равновесие. Кончик его меча был поднят и лежал на ее животе. Он намеревался пронзить ее насквозь, как пронзил Карлу.

И мародер сделал бы это, но Виктория выхватила нож из-за спины другой рукой и вонзила лезвие в татуировку звезды поперек сердца монстра. Кончик ножа пронзил кожу и частично вошел в плоть воина. Однако мародер не был рыбой. Мускулы, кости и любая защита, которую предлагал нечестивый символ, преграждали путь к его сердцу. Пока Виктория стояла там, застыв от ужаса, между их двумя душами, их двумя телами возникло мгновение темной связи. Потрясенная и измученная, она отпустила оружие и попыталась вырваться.

Он посмотрел вниз на нож, торчащий из его плоти, затем снова на Викторию. Ей показалось, что она видит его глаза, свет огня, проникающий сквозь шлем и открывающий желтушный, налитый кровью покой его взгляда. Он отпустил ее запястье, но наотмашь оттащил подальше от огня. Закованная в кольчугу ладонь выбила у рыбачки несколько зубов, и она ударилась об стену с уродливым, оглушительным треском. Дети завизжали из-под сетки.

— Оставайтесь на месте! — крикнула им Виктория. — С мамой все в порядке.

Нож со звоном упал на пол, когда мародер взмахнул своим собственным оружием, разбив рукоятку и кончик лезвия о его плоть. Он повернулся к куче сетей, но Виктория крикнула:

— Нет!

Она сплюнула кровь и всхлипнула.

— Сюда, сюда.

Она попятилась в другую комнату лачуги. Спальня. Женщина была вся в слезах. Мародер остановился и задумался. Наконец он медленно убрал меч в ножны и двинулся вперед. Виктория отступила. Она вскрикнула, когда ее ноги ударились о кровать. Она снова откинулась на одеяло. Вошел мародер. В своих доспехах и шлеме он, казалось, заполнял собой всю крошечную комнату. Грянул гром. Ветер застонал. Небеса плакали.

Виктория приподняла свою спину с одеяла.

— Нет! — всхлипнула она.

Мародер поднес свой кольчужный кулак к шлему и вытянул палец.

— Тссссссс, — сказал он.

Кто-то стоял у него за спиной. Воин потянулся за своим мечом и обернулся. Лодочный крюк пробил боковую часть его шлема и черепа. Роальд Ротшильд задержал его там на мгновение, оружие рыбака удерживало мародера на месте, когда он начал дрожать и трястись. Ротшильд не обладал воинским мастерством. Ему повезло и с методом, и с местом назначения крюка. Страх гнал его вперед. Гнев мужа Виктории помог ему преодолеть сомнения. Неуклюжая злоба его импровизированного оружия довершила остальное. Опустив воина на закованные в броню колени, Роальд стряхнул крюк с искореженного металла шлема и позволил своей жертве упасть. Мародер рухнул на пол и впал в кратковременный припадок, внутренности его головы высунулись из-под шлема, прежде чем он окончательно затих и затих.

Виктория видела только своего мужа. Борода скрывала угрюмое выражение его губ. Дитфрид, Отто и Лютц вдруг заплакали у его ног. Он приложил палец к губам и попросил их замолчать, прежде чем протянуть руку жене. Виктория взяла его за руку, и семья покинула лачугу, направляясь в штормовую рыбацкую лодку Роальда, ожидавшую их немного выше по залитому дождем пляжу.

Легенды так не делаются…

Темному мастеру это не помешает. Что такое пророчество, если не обещанная истина? Навык заключается в том, чтобы знать, где применить силу. Это правда, что с таким количеством конкурирующих сил в мире, с таким количеством вложенных сущностей и сил, со столь многими судьбами, находящимися в противоречии, почти невозможно изменить великие события эпохи – любой эпохи – непосредственно. Существует равновесие, за исключением тех случаев, когда его нет. Однако, с помощью достаточно длинного рычага я мог бы уравновесить его над великими горами Края Мира и достать могущественную Моррслиб с ночного неба.

Этот мир когда-то был моим. Великолепная развалина из пепла и пламени. И так будет снова. И вот, подобно страницам книги, перевернутым назад, чтобы снова прочитать то, что было упущено в первый раз, я извлекаю свое орудие разрушения. Тот, кому суждено получить Корону Армагеддона. Он, чья помазанная плоть предназначена быть моей собственной. Архаон… так и будет.

Небольшие изменения могут иметь большое значение, иногда.

Вот почему на этот раз колокола храма Харгендорфа не зазвонили.