Архаон Вечноизбранный (Новелла) - 2 Глава

«Так клинок Гереона нашел свой путь к сердцу и любви Пендрага, и ветра унесли его владельца на север в царство медведя и волка, Зигмар последовал за ним с мечом-яростью брата, жаждущего отомстить за кровь прекрасного Пендрага. Он искал тёмного Гереона по горам и лесам, но Зигмара позвало возмездие, и он сокрушил норсийцев своим сапогом».

Холленштейн, «Хроники»

Шлагугель-Роуд

Нордланд

Пендрагстаг, Имперский Год 2391

Шлагугель-Роуд представляла собой омерзительную ленту, извивающуюся между булькающей темнотой реки Демст и ужасом Лорелорнского Леса. «Дорога» была милосердным словом для прижимающийся к каналу тропы, которая не могла решить, была ли она затвердевшей от повозок землёй, покрытым мхом гравием или редкой одинокой брусчаткой. Было уже совсем темно, и по дороге не проезжало ни купеческих повозок, ни посыльных, ни почтовых карет. Не было даже разбойников большой дороги. Лишь Николаус Быстроногий и Шестипалый Дирк были постоянными объектами наблюдения на маршруте. Оба были убийцами, но Гунда Шнасс даже приветствовала бы компанию таких грабителей на дороге Шлагугель в ту ночь. Ветер шипел, как змея, в высоких верхушках деревьев, которые, словно сомкнутые челюсти, нависали над жалкой тропинкой.

Обычно Гунда никогда бы не оставила роженицу. По традиции, акушерка оставалась до утра. И мать, и ребенок нуждались в заботе, утешении и совете. Днем проход был безопаснее, и, когда жены отдыхали, мужья иногда неохотно платили за оказанные акушерские услуги. Однако трагедия Ротшильдов не позволяла такой роскоши, и Гунда очутилась на открытой дороге поздно ночью с плачущим ребенком, привлекавшим внимание всех несчастных существ, обитавших на опушке леса. Гунда разглядела движущиеся сквозь кусты фигуры и блеск глаз в лунном свете.

Было очень холодно. Небо было безоблачным и созвездия висели над лесом как тайные знаки и непонятные символы. Гунда была не слишком большой любительницей чтения, и ее таланты определенно не распространялись на интерпретацию звезд. Повитуха смотрела в глубь небес с невежеством и подозрением. Небо выглядело не очень хорошо, что бы там ни говорили. Луны этому не помогали. Огромный диск Маннслиб лежал среди верхушек деревьев, окрашивая их в болезненно-желтый цвет. Моррслиб была в процессе восхождения, поднимаясь высоко над головой, бросая свое ужасное сияние вниз на все, что могло ходить, ползти или пробираться через Лорелорнский Лес.

Гунда крепко прижала к себе ребенка. Мальчик был мокрый и голодный. Его вопли не оставляли у повитухи никаких сомнений в его негодовании. Хотя она и взяла ребенка по настоянию Роальда, но не имела ни малейшего представления, что с ним делать. Она была слишком стара, чтобы воспитывать его самой. Она была акушеркой, но ее муж Амброс давно умер. Ее дочь была кормилицей в Бейлене, а в далеком Дитершафене был сиротский приют – но ни один из них не взял бы мальчика, если бы знал обстоятельства его зачатия. Опустошители и мародеры Севера, как известно, были осквернены из-за своих соглашений с темными силами и с удовольствием распространяли эту скверну на других.

Гунда поймала себя на том, что напевает тихую мелодию. Что-то такое, чему отец научил ее в детстве — Рыцарскую Интрижку — о встрече рыцаря однажды ночью с прекрасной эльфийкой-незнакомкой на пустынных дорогах Лорелорнского Леса. Это была обманчиво весёлая песенка с плохим концом. Несмотря на то, что это успокаивало ее, Гунда позволила песне затихнуть на ветру, чтобы она не привлекла внимания какого-нибудь одинокого представителя старших рас, чьи деревни, по слухам, находятся в глубине здешних лесов.

Сначала она услышала рычание. Низкий, хищный хрип вырывался из скользких от крови глоток. Пробираясь по Шлагугель-Роуд, Гунда невольно оглядывалась назад, надеясь увидеть фермера на телеге с сеном или пешего попутчика. Вместо этого она обнаружила темные фигуры, которые бежали среди темной линии деревьев, как чернильное пятно, бегущее по пергаменту. Дети Ульрика. Волки, вызванные из леса дерзостью Моррслиб. Они огрызались и рычали. Они подкрадывались к ней сзади рыхлой стаей, язвительные в своей напрасной нужде. Их глаза горели трусливым голодом.

Даже если бы хныканье ребенка не привлекло их рваные уши, стая, вероятно, почувствовала бы запах его немытого тела. Прижав ребенка к груди, Гунда схватила с дороги камень и швырнула его в зверя. Треск камня у дороги пронесся сквозь ночь. Волки держались на расстоянии, держась её запаха вдоль реки. Их число росло, и сердце повитухи замирало с каждым шагом. Лесные дьяволы скоро устанут от своей страшной игры. Их численность преодолеет их дикую осторожность лаем и оскалом зубов. Они обязательно нападут. Вскоре все, о чем могла думать Гунда, — это солнце, восходящее над ее обглоданным костями трупом. Более мрачные мысли все еще были вызваны клацанием осмелевших чудовищ, наступавших ей на пятки. Она не умрет за этого ребенка. Эту визжащую сиротку. Этого северянского ублюдка.

Моррслиб, полная и разъярённая, смотрела на нее поверх верхушек деревьев. Однако с каждым шажком повитухи, бормочущей молитвы, из-под балдахина поднимался силуэт. В зловещем свете луны виднелась великолепная фигура Зигмара. Вырезанный из лунной поверхности, словно тень, безошибочно узнаваемый силуэт Хельденхаммера поднялся ей навстречу. Это был храм. Это был Демпстер Рок. Статуя Зигмара гордо возвышалась на вершине башенного купола, венчавшего грубую кирпичную кладку храма. Смоляные очертания леса обрывались за редкими холмами, среди которых приютился храм. Гунда Шнасс никогда еще не была так рада видеть бронзовую фигуру Бога-Короля. Когда ее ковыляющий шаг и покачивание широких бедер привели ее к высоким дверям храма, она почувствовала, что волчья стая отступила. Она слышала хрипы и треск их разочарования. Бог-Король представлял собой внушительное зрелище даже для безмозглых диких зверей этого мира. Страшная сила образа Зигмара держала власть даже над ними.

Под огромной аркой храма Гунда обнаружила, что мощные двери закрыты и заперты на засов. Учитывая час, это не удивило акушерку. Не было ничего необычного в том, чтобы застать отца Дагоберта за поздним занятием, но это была глухая ночь, когда большинство богобоязненных людей благоразумно лежали в своих постелях и не нуждались в священнике. В отличие от Гунды. В отличие от ребенка. Съежившись под защитной каменной кладкой маленького храма, усталый, одурманенный страхом разум Гунды пришел к выводу: она не могла заботиться об этом ребенке. Она также не могла попросить свою дочь Аду или госпожу Баттенхаузер из Дитершафена позаботиться о нем, не зная, откуда он родом. А что, если однажды за ним придет отец? А что, если сам ребенок таит в себе неведомую тьму? Там он был в большей безопасности, поняла Гунда, под непоколебимым взглядом Зигмара. Бог-Король увидит, что ребенок прав. Гунда — скромная повитуха — благополучно проводила его до дверей Зигмара. Она сделала все, что могла. Теперь его судьба была в руках Бога-Короля.

Оторвав ребенка от теплой груди и положив сверток с пеленками в укромный уголок арки, Гунда поцеловала мальчика в лоб потрескавшимися губами.

— Да простят меня боги, — сказала ему повитуха, когда крики ребенка усилились. Гунда не хотела, чтобы ее видели, и с тяжелым сердцем, со слезами на морщинистой щеке она поспешила прочь – чувство стыда уносило ее к Шлагугелю и лачуге, которую она называла своим домом.

Ночь облекла собою кричащего ребёнка, падающее сияние Ведьминой Луны проникло в сводчатую арку храма. Огромный диск Моррслиб — словно огромная безделушка в небе — выглядывал из-за каменной кладки храма и успокаивал младенца своим сиянием. Ребенок уставился на нее в младенческом изумлении, широко раскрыв глаза и подавив крики. Лунный свет проникал и сквозь лес, призывая своих звероподобных прислужников. Тусклый свет луны затмевал статую Зигмара, защищая трусливые сердца лесных дикарей от укоризненного взгляда Короля-Бога. Линия деревьев кровоточила в сгущающейся темноте, и вскоре холмы Демпстер Рока закишели своими злобными племенами, лающими на Луну и пускающими слюни, желающими рвать и кромсать. То же самое, что мерзкое сияние делало с их ночными глазами, Мерзкое сияние наполняло их ночные глаза, и они стремились наполнить свои пустые животы чем-то завернутым в пелёнки. Лес был пропитан детским запахом. Его нежная плоть взывала к ним.

Когда самые наглые и голодные из волков отважились пройти перед большими дверями и войти в арку, они зарычали и защелкали зубами, потоки слюны разбрызгивались туда-сюда. Каждый приближающийся зверь пытался захватить добычу для себя. Они в порядке эксперимента пощипали пеленки, вытащили ребенка из-под арки и спустились по ступенькам вниз. И снова крики ребенка разнесли вдребезги ночь, став предметом спора между двумя огромными черными зверями.

Первый едва успел вскрикнуть, прежде чем его череп врезался в землю. Второму был позволен мимолетный момент паники с широко раскрытыми глазами, когда он отпустил ребенка. Шипастый металлический шар, который уничтожил его конкурента, поднялся на цепи. Она совершила круговой поворот, затмив луну, прежде чем с таким же пылом обрушиться на волка. Второй удар сокрушил зверя и прикончил его.

— Убирайтесь отсюда! — взревел владелец оружия. Облачение отца Иеронима Дагоберта свисало до пояса; волосатый живот, щедро колыхавшийся при каждом взмахе двух вплетенных цепей, был бледен в лунном свете. Его разбудили крики младенца, оставленного у дверей храма, и он поспешно надел свои одежды и сапоги. Моргенштерн, зажатый в его пухлых кулаках, на самом деле был храмовым кадилом, струящимся благовониями из тяжелого шипастого шара.

— Прочь, зверь, — приказал Дагоберт дикой стае, выбивая сапогами зубы из пасти крадущихся падальщиков и ломая спины убегающих тварей. — Назад, я говорю! Во имя Зигмара, или ты почувствуешь вкус Герольда.

Дагоберт размахивал шипастым шаром вокруг своего огромного тела на двойной цепи, и струящийся фимиам внутри него сиял, как комета в небе.

Через несколько мгновений после того, как жрец выскочил из дверей своего храма, голодная стая пришла в себя. Притаившиеся под дугой Герольда крадучись пробрались внутрь, чтобы огрызнуться на ребенка, который снова был заворожен – на этот раз струящимся послесвечением жреческого «Герольда». Звери оторвались от земли и набросились на вместительную плоть самого Дагоберта. Он отбросил их назад окровавленными кулаками и крепко взмахнул цепью. В животе жреца нарастал гул, который затем превратился в его собственное рычание, когда он поверг детей ночи обратно на землю в их прыжке. Его грудь вздымалась и опускалась, Герольд ярко горел на конце цепи, стая бросилась прочь. Погибло достаточно падальщиков, чтобы подговариемая Луной рыхлая стала достаточно мала.

— Назад, твари, — сказал Дагоберт, сплевывая свою насмешку на раздавленные туши волков, навлекших на себя гнев Герольда Зигмара. Покрытой кровью ребенок рядом с ним уставился на него в изумлении.

— Ну и кто же ты? — сказал священник ребенку, — снаружи в такую злую ночь.

Он огляделся в поисках каких-либо признаков того, кто оставил ребенка, прежде чем пожать плечами.

— Тогда тебе лучше пойти со мной, — сказал священник с добротой, тяжело дыша.

С младенцем в одной руке, прижатым к округлому животу, и Герольдом, свернувшимся кольцом в другой, отец Дагоберт направился обратно к храму. Под бронзовым взглядом Зигмара он молча кивнул, прежде чем войти под арку и пинком захлопнуть за собой огромные двери храма.