Архаон Вечноизбранный (Новелла) - 3 Глава

«Срезана кукуруза, собран урожай.

Таал восхваляется, собираются снопы.

Благодарения добрым небесам,

А этот плод был взят незрелым».

Танец Жнеца (Аноним)

Демпстер Рок

Нордланд

Вигиль, время сбора урожая, Имперский Год 2399

Иеронимус Дагоберт тяжело ступал по ступенькам помещения для мытья посуды. В кухне ревел огонь, но на нем ничего не готовилось. Священник молчал, пока шёл по выстланному плитами полу подвала.

— Отец, — послышался голос, едва различимый за ревом огня. Он был нежным по возрасту. Молодой, хрупкий и сломленный. Скорее опустошенный шепот, чем голос. Это слово перешло в приступ кашля, который заставил священника закрыть глаза. — Иеронимус, это вы?

Дагоберт стоял, повернувшись широкой спиной к ребенку. Его рука сжалась в кулак. Он рассеянно прикусил костяшки пальцев. Его глаза слезились, а щеки горели, но леди Магдалена из хосписа Зальценмунда заверила его, что это не чума и что он просто переутомился, ухаживая за ребенком. Однако она не могла сказать того же о мальчике. Хуже того, жрица Шаллии сказала ему, что болезнь не была известна ни ей, ни ее Ордену, и лучшее, что она могла сделать, — это устроить его поудобнее для предстоящего конца.

— Отец?

— Я здесь, сын мой, — заверил его Дагоберт. Он открыл свои страдальчески зажмуренные глаза и подошел к той стороне кухни, где остывал чайник с лекарственным чаем. Рейвенсворт и грунтовый Стаффрут, подсказанные ему Магдаленой. Что-то, чтобы помочь страдающим. Если принимать их в большом количестве, то это поможет страдальцу спокойно умереть.

— Тебе надо выпить еще чаю, — крикнул Дагоберт через огонь. — Как велела леди Магдалена, — он взял начищенный до блеска котелок и налил дурно пахнущую жидкость в деревянную кружку. Он замолчал. Его рука дрожала. Туманная жидкость расплескалась по чашке. Дагоберт с грохотом опустил его обратно на стол. — Нет, — сказал он сам себе. — Зигмар, прости меня. Еще одна ночь.

Оставив стряпню, Дагоберт прошел через судомойню к тому месту, где он поставил кровать мальчика перед камином.

— Ох, Малыш Дидерик, — сказал Дагоберт. Ребёнок выглядел ужасно. Настоящий труп. Он дрожал – его тело постоянно сотрясала дрожь, с которой не мог справиться даже самый яростный огонь. Дагоберт называл мальчика Маленьким Дидериком, но для своих восьми лет он был довольно высоким и мускулистым. Чума, однако, превратила его в шелуху. Даже полевая мышь могла бы поднять его с кровати. Его молодая плоть была пронизана язвой, которая открывала трещины и рубцы, которые не заживали и, в свою очередь, давали потомство оспе, которая превратила его кожу в струпья и чешуйки. Его прекрасные светлые волосы выпали, а глазницы были покрыты коричневыми синяками от разложения. Глаза внутри затуманились и погрузили мальчика во тьму. Но хуже всего было то, что из уголка рта детеныша постоянно вытекала кроваво-черная патока, которая вытекала и из груди, и из желудка, мешая ему дышать и почти не давая есть.

Несмотря на бесчисленные страдания мальчика, священник почти никогда не слышал его жалоб. Он обладал такой силой духа и тела, что Дагоберт одновременно восхищался им и боялся его. Чем больше Маленький Дидерик сражался и чем дольше терпел, тем больше он будет страдать. Леди Магдалена сказала Дагоберту, что, несмотря на бесспорную храбрость мальчика, ему пришел конец. Дагоберт плакал перед жрицей. Он вырастил маленького Дидерика в храме. Они не расставались уже восемь лет, и Дагоберт, у которого не было собственных детей, обнаружил, что мальчик привнес в его жизнь смысл, которого он не ожидал. Акт милосердия, спасший его в ту роковую лунную ночь, превратился в акт любви. Он был одновременно духовным и замещающим отцом ребенка. Он сам дал ему имя — ради Зигмара. Правда заключалась в том, что слезы, пролитые Дагобертом, были окрашены не только горем, но и облегчением. Для бедного мальчика все было почти кончено. Жрица дала ему самое большее один день. Затем она дала Дагоберту чай, чтобы облегчить страдания мальчика и облегчить путь к груди Шаллии.

— Отец, — прохрипел малыш Дидерик. — Неужели я умираю?

— Да, мой мальчик, — ответил Дагоберт. Слова прозвучали быстрее и легче, чем он ожидал. — Недолго… совсем недолго. Твои испытания скоро закончатся, и ты будешь свободен. Ты страдаешь, Дидерик? — спросил Дагоберт.

— Я почти ничего не чувствую, — сказал мальчик. Дагоберт кивнул. Стряпня леди Магдалены успешно избавила ее пациента от самых тяжелых мучений. — Мне страшно, — признался мальчик.

Дагоберт взял маленький серебряный молот, который он носил на своей толстой шее в знак почтения к своему Богу-Королю – эмблеме его священного служения – и повесил его на шею ребенка. Мальчик даже не почувствовал этого.

— Не стоит, — сказал Дагоберт. — Я уже здесь. Я всегда буду здесь – рядом с тобой.

Мальчик все еще дрожал, несмотря на огонь. Дагоберт бочком обошел кровать и лег позади Дидерика. Он обнял ребенка одной рукой, стараясь согреть его еще сильнее. Некоторое время они оба лежали неподвижно, глядя на бушующий кухонный огонь. Прошло несколько минут. Дыхание мальчика становилось все более затрудненным. Дагоберт держал его на руках в жестоком приступе кашля, который сотрясал хрупкое дитя почти до бесчувствия.

Когда он отдышался и снова погрузился в торжественное молчание, заговорил Дагоберт:

— Дидерик?

— Да, Отец?

— Неужели ты думаешь, что когда-нибудь найдешь в себе силы простить меня? — спросил священник напряженным от волнения голосом.

— За что же? — прошипел Малыш Дидерик, и его слова прозвучали пронзительно.

— Это моя вина, — признался Дагоберт. — Я не думаю, что ты подхватил эту заразу в лесу или на реке. И не думаю, что кто-то из посетителей храма принес её нам. И леди Магдалена тоже.

— Что со мной такое? – спросил ребёнок с леденящей душу прямотой. Дагоберт отвел глаза от ослепительного мерцания огня.

— Я послал тебя за книгами, — сказал он мальчику. — Я просто отвлекся. Я оставил дверь открытой. Я никогда не думал, что … — священник осекся. — Все это — моя вина.

— Я не понимаю, — сказал Дидерик, двигая головой, отчего из уголка его рта потекла еще одна черная слизь.

— Хранилище — это особое место, — сказал Дагоберт. — Безопасное место, где я должен хранить особые вещи.

— Особые вещи? — спросил Маленький Дидерик.

— Тома. Рукописные материалы. Произведения великой эпохи.

— Книги?

— Да, но не те, за которыми я тебя посылал. Их никогда не найдут в таком месте. В подземелье хранятся тома опасных знаний и идей, — сказал Дагоберт. — Знание, которое может навредить людям. Понимание, к которому мир никогда не будет готов. В каждом храме есть хранилище таких ересей, надежно спрятанное под священной землей его каменных плит.

— Почему ты хранишь такие вещи, Отец? — спросил Дидерик, снова впадая в ужасный приступ кашля. Свежая кровь из лёгких появилась на губах мальчика, заставив Дагоберта вытереть ее тканью своего жреческого одеяния. Маленький Дидерик, казалось, испытывал еще больший дискомфорт. Каждый вдох давался с трудом.

Дагоберт задумался над этим вопросом, когда мальчик снова успокоился.

— Чтобы лучше защитить себя от врагов Зигмара, — сказал жрец, — а у Бога-Короля их много, мы должны знать то, что знают они. Мы изучаем и переводим, чтобы знать, как можно остановить слуг тьмы. Зигмар поручает такую торжественную и опасную задачу немногим избранным.

— Кому? — проскрипел маленький Дидерик.

— Своим жрецам, — сказал Дагоберт. – Своим храмовникам. Ты помнишь встречу с сэром Кастнером, да?

— Да…

— Он пришёл сюда в поисках такого тома, — сказал ему Дагоберт. — Именно поэтому хранилище было открыто. Ты должен знать, Дидерик, что это была ошибка. Я бы никогда намеренно не подверг тебя таким опасностям.

— Я так и не нашел книг, которых вы просили, — сказал Дидерик.

— Но ты нашёл другие, — натянуто настоял Дагоберт.

— Да…

— Ты читал их?

— Я опрокинул кипу, — сказал Дидерик, и его лицо сморщилось от новой боли и дискомфорта. — Один лежал открытым. Я наклонился, чтобы посмотреть. Она была покрыта странными символами. Я ничего не понимал.

— Мы с леди Магдаленой нашли в хранилище опрокинутые книги, — сказал Дагоберт.

— Неужели леди Магдалена думает, что я получил это за чтение одной из самых опасных книг?

— Нет, дитя моё.

— Это Зигмар сердится на меня? — спросил Дидерик, и кровавые слезы выступили у него на глазах. — За то, что прочитал ту книгу?

— Нет, Малыш Дидерик, — сказал Дагоберт мальчику, — это не так. Бог-Король не мог бы гордиться больше твоей тяжелой работой в храме и в учебе. Госпожа Магдалена думает, что ты, возможно, вдохнул что-то: какую-то древнюю чуму или заразу. Что-то, оставленное там давным-давно одним из врагов Зигмара. Бог-Король не сердится на тебя. Он сердится на меня. Это я должен быть наказан.

Дидерик начал кашлять. На этот раз ему потребовалось несколько минут, чтобы остановиться. Дагоберт обнял его, чтобы хрупкий мальчик не погиб от сотрясений. Пока они лежали там, перед яростью огня, оба, замерев, молчали.

— Отец? — сказал Дидерик, и в его голосе прозвучал лишь сдавленный вздох.

— Да, мое дорогое дитя? — Дагоберт осмелился ответить.

— Я прощаю тебя’ — одними губами произнес мальчик.

Священник прочел эти слова на его сухих, почерневших губах. По толстым щекам священника катились слезы. Он положил ребенка на спину. Это было самое время.

— Бог-Король ждет тебя, — сказал ему Дагоберт.

— Там что-то есть, — прошипел Дидерик. — В темноте.

— Это он, — сказал Дагоберт. — Не бойся, я помогу тебе прийти к нему.

Лицо мальчика исказилось от внезапного ужаса и отвращения.

— Это не Бог-Король… — сказал Дидерик. Эти слова все еще были на его губах, когда он испустил последний вздох.

****

Повелитель Всего наслаждается песнями, пением играющих детей, держащихся за руки и танцующих вокруг. Они поют о цветах, о его язвах, проносящихся по земле, и о пепле сожженных тел. Они празднуют эту жизнь смерти, ибо он является одновременно и причиной их страданий, и тем, кто хотел бы спасти их от них. Он определяет время с помощью боли и страха, которые он приносит в смертные жизни. Хотя они и не знают этого, они поют и танцуют под мелодию зова Великой Чумы.

Он забирает много душ таким образом. Как и урожай, они взвешиваются и измеряются. Они — его десятина. Его награда за архитектуру агонии — это его вклад в их смертельную неудачу.

Подобно косе, Господь Всего Сущего не выбирает между одним стеблем и другим. С таким количеством душ, питающих его вечный аппетит к страданиям и концу, он не пропустит ни одного стебля. Неужели мельница пропускает только одно зерно? Хлеб, лишенный муки, который пылит пол своей забытой щедростью? Крошка во рту, которая падает с губы?

Он не будет скучать по той единственной душе, которая ему не обещана. Единственная душа, предназначенная для чего-то большего, чем его чума или мор. Ибо одно это зерно, вновь посеянное, принесет жатву жнеца. Праздник смерти и страданий, подобного которому мир никогда не знал. Он будет бичом, собственной болезнью. Чума, от которой мир никогда не оправится. И вот я освобождаю эту душу от страданий и отсылаю ее назад, чтобы она стала червем в гниющей туше мира. И не трупом сама по себе.