Демоны Джои (гинтама) (Новелла) - 2 Глава

Академия.

Пока Ёшида Шоё отсутствует, приходить сюда бессмысленно, но Котаро зачем-то пришёл. И не он один… вон Такасуги сидит на крыльце, перебирает струны сямисена и смотрит в его сторону. А стоит подойти ближе – уже отвечает на незаданный вопрос:

– Пока не вернулся.

Как и ожидалось.

– Такасуги, я…

Но не успевает Котаро договорить, как тоскливая мелодия вдруг обрывается резким, неприятным аккордом, а Такасуги почти сплёвывает:

– Такасуги-сан! Нет, Такасуги-сама!

От неожиданности Котаро отступает, пытаясь понять, что сделал не так.

– «Шинске», – уже спокойнее добавляет Такасуги. – Просто «Шинске». Сколько можно повторять?

Котаро отводит взгляд. Опять им недовольны. Но не все здесь родились в самурайской семье, да ещё и приближенной к верхушке знати, чтобы позволять себе фамильярничать или заниматься другими неподобающими для самурая вещами… вроде музыки. Или остригать волосы до такой длинны, что они едва достают до плеч, как у какого-нибудь простолюдина.

Например, он – всего лишь сын врача.

Котаро вновь смотрит на Такасуги. На его побелевшие от напряжения пальцы, обхватившие гриф сямисена. Но вот они слегка расслабляются, и тоскливая мелодия снова оживает, заполняя пустоту двора и школы, а Котаро поднимается на крыльцо и садится чуть поодаль, сложив рядом с собой катану – совсем недавно ему купили настоящую, и он ещё только привыкает к её тяжести.

– Шинске, – произносит негромко, пробуя на язык.

Нет, нельзя. Самураю не подобает опускаться до потакания своим прихотям, так что как бы не было это лестно: звать наследника уважаемого клана по имени – обычный сын доктора, только чудом получивший право взять в руки благородное оружие, должен яростно блюсти свою честь и придерживаться правил. А даже если и мечтать сравниться с кем-то вроде Такасуги Шинске, то молча, про себя.

Да и услышь об этом отец… одной только поркой вряд ли удастся обойтись.

Рука сама тянется к оружию на полу, к шероховатым на ощупь простым деревянным ножнам, проверяя, а не сон ли? Месяц прошёл, как клан, которому принадлежит семья Котаро, выкупил ему право носить меч. Хотя если верить словам учителя, скоро всё изменится – традиционный уклад общества разрушится, и уже через несколько лет никто и не подумает, что ходить с зонтом в дождливую погоду можно лишь высшему сословию. Неужели и длинный меч разрешат носить всем? Но тогда не зря ли потрачены деньги?

– Эй, заснул?

Насмешливый голос заставляет вздрогнуть.

– Такас- …Шинске, – заметив нахмуренный взгляд, Котаро исправляется быстрее, чем сам это замечает. – Как думаешь, скоро Шоё-сенсей…

Ну вот, а ведь обещал себе не поддаваться!

– «Такасшинске» думает, что скоро.

– Хорошо.

Кивнув, Такасуги прикрывает глаза, и мелодия сямисена слегка меняется, вливаясь в щебет птиц.

– Шинске, почему ты играешь? – задаёт Котаро вопрос, который давно не даёт ему покоя. – Воин должен посвятить себя мечу… а ты – играешь?

Приоткрыв один глаз, Такасуги косится на него, его бровь презрительно взлетает.

– Хочешь сказать, я не тренируюсь с мечом?

– Н-нет, я…

– Потому что мне нравится, – отрезает Такасуги, не переставая пощипывать струны. – Было бы здорово всегда делать только то, что нравится, а?

Котаро опускает взгляд. «Делать, что нравится?» Как это? И разве человека, прожившего такую беззаботную и расхлябанную жизнь, можно будет назвать достойным?

И зачем он только спросил? Или всё это – часть бунта Такасуги против семьи? Он ведь даже курсы бросил ради академии… Котаро вздыхает. Тёплое солнце просвечивает сквозь веки и усыпляет, ветерок обдувает лицо… Что за недостойное времяпрепровождение? Надо позаниматься с мечом!

Но едва он поднимает голову, собираясь сбросить навеянную солнцем и мелодией сонливость, как вдруг Такасуги перестаёт играть. И в установившейся тишине вновь становится слышно чириканье, шелест листвы и… чьи-то голоса? Плеск?

Котаро вскидывает взгляд на одноклассника, а тот уже смотрит куда-то в сторону. И губы его поджимаются. Сямисен так и остаётся на крыльце, вместо него Такасуги вдруг подхватывает свою катану и срывается с места.

Не совсем понимая, что происходит, Котаро тоже бросается следом с оружием в руках. И почти тут же чувствует резкий, неприятный, стелющийся в воздухе запах.

– Скоты! – выкрикивает Такасуги и с обнаженной катаной бросается за угол.

Спрыгнув с крыльца, Котаро видит трёх мужчин, вооруженных короткими мечами. Они застыли рядом с темнеющим на стене пятном. Вдруг тот, на кого направлен меч Такасуги, отбрасывает в сторону кожаный мешок – и запах в воздухе усиливается: вязкая жидкость вытекает наружу, и от вони начинают слезиться глаза.

Это же зажигательная смесь, не так ли?

Лезвие танто рассекает воздух над головой Такасуги, когда тот приседает. А его катана оставляет на животе поджигателя чёткий, уже наливающийся красным след. Мужчина застывает, опускает взгляд, словно не может поверить в случившееся – и валится на землю, подвывая и пытаясь зажать рану.

Оставшиеся двое чужаков смотрят на Такасуги.

Котаро отступает на шаг. Сердце колотится, рука сжимает всё ещё зачехленное оружие, а в голове – полное отсутствие мыслей, только недоумение и ужас. Будто это его кишки сейчас лезут наружу, и это его кровь бурлит, смешиваясь с землей.

Такасуги не ждёт нападения, сам бросается вперёд, на ближайшего из двоих поджигателей. Тот уже более осторожен, чем его истекающий кровью приятель, даже умудряется парировать удар, второй, третий, но каждый раз отступает назад. И вот уже стена упирается ему в спину.

Оставшийся поджигатель, не сводя взгляда с ничего не предпринимающего Котаро, начинает отходить в сторону. Хочет сбежать?

Позволить ему это?

Котаро заставляет себя обнажить оружие. Такое тяжёлое. Вместо того, чтобы выставить катану перед собой, он отводит лезвие в сторону.

– Кто вас послал? – спрашивает мгновенно замершего поджигателя.

Но тот смотрит не на Котаро, а за него.

Там, за спиной, раздаётся глухой звук упавшего тела, и вот уже тихо скрипит песок под подошвами дзори. Когда Такасуги, обходя Котаро, встряхивает катаной, на землю осыпается россыпь алых капель.

– Не думаю, что он знает имя заказчика.

Окроплённое кровью лезвие едва не касается земли. Глаза последнего оставшегося в живых преступника стремительно расширяются, и вдруг он бросается бежать. Такасуги подкидывает катану, ловит обратной хваткой за рукоять и бросает, словно копьё.

Беглец падает.

Но он ещё жив: пальцы скребут по земле, собирая песок и мелкие камушки, рот беззвучно раскрывается, как у выброшенной на берег рыбы – а Такасуги уже подходит, упирается ногой в его плечо и вырывает катану из спины, чтобы тут же вонзить ещё раз – но уже под лопатку.

Котаро вздрагивает и отводит взгляд.

– Зачем?

– Пусть наниматель решит, что эта троица сбежала с деньгами.

Такасуги переворачивает труп, шарит по одежде, что-то находит и прячет в рукаве. Потом переходит к другому телу, оставленному у стены… Котаро слышит резко оборвавшийся стон. Но на этот раз не вздрагивает, только сердце всё ещё неистово рвётся из груди.

Что именно ему не нравится? Хладнокровие Такасуги? Его жестокость? Или расчётливость?

Сейчас тот больше похож на разбойника с большой дороги, чем на самурая…

Даже сын доктора в курсе слухов о том, как воспитывают сыновей в самурайских семьях: их оставляют на несколько дней без пищи или заставляют ночевать среди трупов – то есть, делают всё, чтобы воспитать невозмутимость и презрение к смерти. Вероятно, Такасуги пришлось пройти через подобное… и именно поэтому он иногда кажется таким отстранённым и холодным?

Нет, дело не в нём, а в том, что произошло. В том, что кому-то понадобилось нанимать поджигателей.

– Надо избавиться от них.

– А? Да…

Котаро оборачивается и видит, что Такасуги уже тянет одного мертвеца по земле, ухватив за ногу. Нужно помочь. Но как же непросто прикоснуться к трупу. Или, быть может, тот ещё жив… Задержав дыхание, Котаро заставляет себя избавиться от навязчивых, трусливых и неподобающих мыслей, ведь он теперь тоже самурай. И Котаро подходит ко второму телу, и хватается за ещё тёплое запястье.

Такасуги прав. Нужно избавиться от тел.

Они волоком оттаскивают все три трупа к лощине в лесу. На траве и земле остаются приметные кровавые следы, но они останутся такими ненадолго. Такасуги ещё раз обыскивает убитых и кидает найденный кошелёк Котаро. Заваливание тел камнями занимает кучу времени, и только на закате они возвращаются во двор школы: измазанные в грязи, уставшие, с ободранными руками и ногами. Чтобы согреть воду, сил уже нет, так что просто выливают на себя по ведру воды из колодца, предварительно скинув одежду. Котаро впервые в жизни не волнует собственный неподобающий вид – от грязи кожа нестерпимо зудит, кажется, что на ней осталась чужая кровь, а ладони ещё чувствуют прикосновение к податливой, будто каучуковой, плоти.

Солнце уже за горизонтом – самое время возвращаться домой. Но Такасуги, накинув на мокрое тело юкату, идёт в здание школы, и Котаро следует за ним, уставившись в узкую спину и спрашивая себя, действительно ли эти поджигатели не знали имени заказчика или причины? Но Шинске старше, он из влиятельной семьи, ему виднее. Наверное.

Из еды в школе – только несколько засохших булочек мандзю, но лично Котаро совершенно не чувствует голода, только смертельную усталость, поэтому не расстраивается. В пристройку, где обычно ночует учитель, они не заходят, сразу направляются в общую спальню для учеников, проживающих по время обучения в академии. Расстелив запылившиеся футоны, озябшие, забираются под одеяло. После ледяной воды зубы Котаро не прекращают стучать, но он всё же спрашивает:

– И что теперь будет?

– Откуда я знаю? – после паузы отвечает Такасуги.

И отворачивается к стене.

В древности в Японии ходить с зонтом в дождливую погоду можно было лишь высшему сословию.

Танто – кинжал самурая, однако носили его и доктора и торговцы, как оружие самообороны.

Дзори – плоские сандалии без каблука, с утолщением к пятке.

Мандзю –  обычно пирожок из пшеничной, гречишной или рисовой муки с разными видами начинки.