Пять сантиметров в секунду (Новелла) - 2 Глава

С момента, когда я встретился с Акари, и до самого расставания, то есть три года, с четвёртого по шестой класс младшей школы, нас с ней многое объединяло. И у меня, и у Акари отцов часто переводили по службе из одного города в другой; собственно, так мы и оказались в одной школе в Токио. Моя семья переехала в столицу из Нагано, когда я учился в третьем классе, а через год в наш класс перевелась Акари — раньше она жила в Сидзуоке. До сих пор помню, как в первый день в новой школе насупленная Акари замерла перед доской, окаменев от стеснения. Длинноволосая девочка в бледно-розовом платьице сцепила руки перед собой; робкие лучики весеннего солнца, заглянувшего в окно классной комнаты, раскрасили Акари, осветив её тело от плеч и ниже, а голову оставив в тени. Глаза девочки широко раскрыты, она не мигая смотрит в одну точку; губы сжаты, щеки покраснели от напряжения. Я подумал тогда, что год назад стоял на её месте с точно таким же выражением лица, и сразу ощутил, что меня к ней словно тянет, что мы с этой девочкой — родственные души. Поэтому, помнится, именно я заговорил с ней первым. Мы очень быстро стали друзьями.

Выросшие в Сэтагая[2] одноклассники взрослеют куда быстрее остальных; в людской толчее на станции становится трудно дышать; вода из-под крана до удивления невкусная — обсудить эти насущные, как мне тогда казалось, вопросы я мог только с одним другом, с Акари. Ко всему прочему мы с ней были маленького роста, часто болели и предпочитали стадиону библиотеку, а урок физкультуры был для нас пыткой. Веселиться в больших компаниях мы не любили, нам нравилось непринуждённо болтать один на один или просто читать книги в одиночестве. Моя семья жила тогда в служебной квартире, принадлежавшей банку, где работал отец, семья Акари занимала такую же служебную квартиру какой-то другой компании, и полпути из школы домой мы шли рядом. Как-то само собой получилось, что мы с Акари стали нуждаться друг в друге, встречаться на переменках и гулять после уроков.

Конечно, рано или поздно мы были обречены стать мишенью для насмешек одноклассников. Сейчас, оглядываясь на прошлое, я осознаю, что их подначки и выходки были не более чем ребячеством, но тогда я ещё не умел закрывать глаза на разного рода «инциденты», так что каждая новая выходка ранила всё больнее. И чем дальше, тем сильнее нас с Акари тянуло друг к другу.

Однажды случилось вот что. В обеденный перерыв я выходил в туалет, а когда вернулся в класс, увидел, что Акари стоит перед доской и не шевелится. На доске (сейчас-то мне ясно, что это была самая обычная, ничем не примечательная насмешка) кто-то нарисовал «зонтик на двоих», а под ним написал наши имена; одноклассники сгрудились в отдалении и тихо шушукались, сверля неподвижную Акари взглядами. Я понял, что она хотела дать шутникам отпор и вышла к доске, видимо, для того, чтобы стереть рисунок, однако стеснительность и стыд остановили Акари на полпути. Когда я увидел замершую Акари, меня охватила ярость: не говоря ни слова, я шагнул к доске, схватил тряпку, быстро расправился с проклятым рисунком, после чего, не понимая толком, что же я делаю, схватил Акари за руку, потянул за собой — и мы выбежали вон из класса. Позади раздались улюлюканье и визг одноклассников, но мы продолжали бежать, словно ничего не слышали. Я сам не мог поверить тому, насколько храбро поступил; помню, моё сердце бешено колотилось, а голова кружилась, — ведь моя рука сжимала нежную ручку бежавшей рядом Акари, — и вместе с тем в первый раз я чувствовал, что этот мир мне уже не страшен. Теперь, с какими бы трудностями я ни столкнусь в жизни, — а трудностей будет, конечно, в избытке, от новых школ до экзаменов, от неприятных городов до неприятных людей, — одна только мысль о том, что на свете есть Акари, поможет мне преодолеть любые преграды. И пусть это слишком детское чувство нельзя ещё назвать «любовью», я был, безусловно, влюблён в Акари — и понимал, что она точно так же влюблена в меня. По тому, как она сжимала мою руку и бежала рядом, я с каждой секундой всё больше уверялся в том, что дело обстоит именно так. Я твёрдо знал: мы есть друг у друга, и бояться нам теперь нечего.

За те три года, что мы с Акари были рядом, чувство, о котором я говорю, не только не поблекло — наоборот, оно делалось всё сильнее и сильнее. Мы с Акари хотели поступить в одну и ту же частную среднюю школу довольно далеко от нашего района, вместе усердно готовились к экзаменам и стали проводить в обществе друг друга куда больше времени. Наверное, наше психологическое развитие чуть опережало развитие сверстников: когда нам стало ясно, что мы рискуем замкнуться в крошечном мирке на двоих, мы твёрдо решили, что всё должно измениться, как только завершится подготовка к экзаменам. Подружиться с одноклассниками в младшей школе нам не удалось, но в средней школе все ученики начинают с нуля, и границы нашего мира значительно расширятся. К тому же я надеялся на то, что теперь, когда мы повзрослели, слабое чувство между нами окрепнет и наши отношения станут более определёнными. Возможно, однажды мы сможем сказать друг другу; «Я тебя люблю». Расстояние между мной и другими людьми, между мной и Акари со временем сделается более соразмерным — иначе и быть не может. Мы станем сильнее, мы станем свободнее… вот о чём мечтал я.

Годы спустя я думаю, что обмениваться знаниями с такой горячностью нас заставляло, скорее всего, предчувствие скорой разлуки. Может, нас терзал страх; мы явно были очарованы друг другом и желали всегда быть вместе, однако — видимо, оттого, что оба не раз переводились из школы в школу, — в глубине души понимали, что нашим желаниям не суждено исполниться. Возможно, мы с Акари осознавали, что придёт день, когда нас с ней разлучат навсегда, и лихорадочно делились крупицами самих себя.

В конце концов получилось так, что мы с Анари пошли в разные средние школы. Я узнал об этом, когда она позвонила зимним вечером (мы тогда ещё ходили в шестой класс).

Мы с Акари и так редко разговаривали по телефону, а уж столь поздний звонок (кажется, около девяти вечера) был чем-то исключительным. Вот почему, когда мама сказала; «Это Акари-тян», — и передала мне трубку, у меня возникло дурное предчувствие.

— Такаки-кун, прости меня, — сказала Акари тихо. Она говорила, и я не мог поверить её словам; в тот момент я отдал бы всё на свете, лишь бы их не слышать.

Акари сообщила, что мы не сможем учиться в одной и той же средней школе. На весенних каникулах семья Акари переезжает в провинциальный городок в Северном Канто, куда переводят её отца. Я и сейчас слышу дрожащий голос девочки, которая вот-вот расплачется. Я не понимал, что происходит. Телу вдруг стало жарко, в голове похолодело. Я никак не мог сообразить, в чём смысл слов Акари — и почему она рассказывает обо всём этом именно мне.

В конце концов я выдавил из себя:

— Но… А как же Западная школа? Ты столько трудилась, чтобы сдать экзамены!..

— Они сказали, что отошлют бумаги в государственную школу в Тотиги… Прости.

Из трубки донёсся приглушённый рёв проезжающих мимо автомобилей — значит, Акари звонила из телефона-автомата на улице. Я сидел на татами в своей комнате, но кончики моих пальцев немели, будто их холодил воздух в телефонной будке; я съёжился, обхватил руками колени. Что отвечать — я не знал, и всё равно искал хоть какие-то слова.

— Что ты… Акари, тебе не нужно оправдываться… просто…

— Я сказала, что хочу ходить в нашу школу и могу жить у тёти в Кацусика[3], но… они говорят, что, пока я не подрасту, этому не бывать…

Она всхлипнула, и я поймал себя на мысли, что не хочу больше ничего слышать. Опомнившись, я перебил Акари, свирепо выпалив:

— …Да понял я!

Из трубки послышался тихий плач. Мне бы замолчать — но я не мог остановиться.

— Ну хватит уже, — сказал я твёрдо и повторил ещё раз; — Хватит…

Я держался, стараясь не заплакать, но меня уже охватило отчаяние. Почему?.. Почему всё всегда заканчивается именно так?

Десять секунд стояла тишина, потом Акари снова всхлипнула и проронила упавшим голосом: «Прости…» Съёжившись на татами, я что было силы прижал телефон к уху. Положить трубку и прервать разговор я не решался. Акари была на другом конце провода, но я физически ощущал, как больно ранили её мои слова. Однако сделать ничего не мог. В то время я ещё не умел контролировать себя в подобных ситуациях. Наш с Акари последний, столь неловкий телефонный разговор закончился, и я остался сидеть, обхватив колени руками.

Следующие несколько дней я ходил угрюмый, словно сам не свой. Акари страдала куда сильнее, и мне было ужасно стыдно, что я не смог найти для неё ни единого нежного слова. В таком настроении мы встретились на выпускной церемонии — и расстались, так и не избавившись от чувства неловкости. Когда после церемонии Акари сказала ласково: «Такаки-кун, вот и пришло время прощаться», — я стоял с опущенной головой, не зная, что ответить. «Что я могу сделать? Ничего не могу, верно?» — говорил я себе. Но с тех пор и до сегодняшнего дня я живу лишь мыслями об Акари. Я должен был начать взрослеть ещё тогда — но по-настоящему взрослым я мог стать лишь рядом с Акари, а значит, думал я, мне суждено во многом оставаться ребёнком: некая непонятная сила отобрала у меня всё самое дорогое, и я лишился опоры. Пусть Акари было всего двенадцать лет и у неё не было выбора, в любом случае расстаться мы могли по-другому. Совсем по-другому.

* * *

Я не мог избавиться от чувства, что всё могло быть иначе, но вскоре начался первый триместр средней школы, и я, несмотря на отвращение к непривычной новой жизни, должен был научиться смотреть ей в лицо. Я ходил один в школу, куда мы с Акари могли ходить вместе, мало-помалу заводил друзей и решительно занялся спортом, записавшись в футбольную секцию. В средней школе, в отличие от младшей, все дни были чем-то заняты, но это было и к лучшему. Проводить время в одиночестве теперь стало, наоборот, очень мучительно. Поэтому я старался как можно дольше сидеть с друзьями, по вечерам, сделав уроки, сразу ложился спать, а с утра пораньше усердно разминался с товарищами по секции.

Наверняка столь же насыщенную жизни вела после переезда и Акари. Я надеялся, что в круговороте дел она постепенно обо мне забудет. В конце концов, ведь это из-за меня Акари страдала от одиночества. Да и мне следовало забыть про Акари. Нам с ней не привыкать к переводам из школы в школу, а значит, мы должны научиться отпускать прошлое.

Когда летнее солнце стало палить вовсю, от Акари пришло письмо. Помню, обнаружив в почтовом ящике светло-розовый конверт и осознав, что это её письмо, я в первый момент не столько обрадовался, сколько растерялся. Подумал; «Зачем она мне пишет — теперь-то?» Полгода я отчаянно пытался приучить себя к реальности без Акари — и всё зря. Стоило получить одно послание — и я опять вспомнил о ней, и на меня, как прежде, навалилось одиночество.

Так и должно было случиться. Как я ни пытался забыть Акари, ничего не вышло; все мои мысли были только о ней. Чем больше у меня появлялось друзей, тем лучше я понимал, что Акари — особенная. Закрывшись в своей комнате, я перечитывал её письмо снова и снова, много-много раз. Даже на уроках я тайком читал его, положив между страницами учебника. С начала и до конца, с начала и до конца — пока не выучил наизусть.

«Дорогой Такаки Тоно!» — вот какими словами начиналось письмо. Изящный почерк Акари пробуждал во мне ностальгические воспоминания.

«Извини, что давно не писала. У тебя всё хорошо? В наших краях тоже выдалось жаркое лето, правда, здесь жара не досаждает так, как в столице. Теперь я понимаю, как любила душное лето в Токио — асфальт, такой горячий, что того и гляди расплавится, далёкие небоскрёбы в знойном мареве, обжигающие холодом кондиционеры в метрополитене и универмагах».

Между строчек этого необычно взрослого письма были помещены маленькие рисунки — солнце, цикада, небоскрёб, — однако я, несмотря на это, ясно представил себе, как девочка Акари взрослеет. Письмо было коротким, Акари писала только о том, как живёт сейчас. Что ездит в школу поездом, в котором всего четыре вагона, что хочет стать сильнее и записалась поэтому в баскетбольную секцию, что наконец подстриглась и теперь её волосы чуть приоткрывают уши. Странно, но с такой причёской она чувствовала себя неловко. Она ни словом не обмолвилась о том, что страдает от разлуки, — из письма следовало, что Акари с головой окунулась в новую жизнь. Но я осознавал, что Акари одиноко, что она, конечно же, тоскует по нашим встречам и разговорам. Если бы не эта тоска, она не стала бы писать мне письмо. Я отлично её понимал, потому что ощущал то же самое.

После этого мы с Акари начали писать друг другу письма — по одному в месяц. Благодаря этим письмам у меня на душе стало гораздо легче. Теперь, если урок был скучным, я прямо говорил себе: «Вот скукотища». После расставания с Акари я свыкся и с изнурительными футбольными тренировками, и с издёвками старших учеников, твердя себе: «Такова жизнь», — а теперь ко мне вернулась способность испытывать боль и огорчение. Как ни удивительно, именно эта способность делала меня гораздо выносливее. В письмах мы с Акари не плакались в жилетку и не жаловались на жизнь — для того, чтобы стать сильнее, нам с ней достаточно было знать, что в мире есть кто-то, кто тебя понимает, и этот человек — один-единственный.

Так прошло лето первого класса средней школы, затем осень, наступила зима. Мне исполнилось тринадцать лет, за эти месяцы я подрос на семь сантиметров, мои мышцы окрепли, и я уже не простужался так легко, как прежде. Мне казалось, что расстояние между мной и окружающим миром со временем сделалось более соразмерным. Акари тоже стала старше на год. Глядя на одноклассниц в школьной форме, я иногда пытался представить себе, как выглядит теперь Акари. Один раз она написала в письме, что хотела бы, чтобы Mы, как раньше, любовались цветением сакуры вместе. Рядом с её домом росла огромная сакура. «Весной с неё наверняка облетают лепестки — со скоростью пять сантиметров в секунду…»

В третьем триместре я узнал, что меня переведут в другую школу.

На весенних каникулах моя семья планировала переехать в префектуру Кагосима, но не на остров Кюсю, а на маленький островок вдали от него. Из аэропорта Ханэда до островка было два часа лёту. «Да это всё равно что жить на краю света» — думал я. Впрочем, к тому времени я так привык к постоянным переездам, что даже не слишком расстроился. Только вот расстояние между мной и Акари… Хотя в средней школе мы ни разу не виделись, нас разделяла не такая уж непреодолимая дистанция. От района Токио, где жил я, до городка в Северном Канто, где жила Акари, электричкой с пересадками можно было добраться примерно за три часа. Мы вполне могли бы встретиться на выходных. А когда я перееду на южную оконечность архипелага, о всякой возможности встречи с Акари можно будет забыть.

В письме Акари я написал, что до переезда хотел бы с ней повидаться. Предложил на выбор место и время. Ответ пришёл очень быстро. В конце третьего триместра нас ждали экзамены, кроме того, мне нужно было готовиться к переезду, а Акари много времени тратила на занятия в спортивной секции, поэтому, принимая во внимание все обстоятельства, мы выбрали вечер после уроков ближе к концу триместра. Изучив расписание поездов, условились встретиться в семь часов вечера на железнодорожной станции возле дома Акари. Расчёт был такой: после уроков вместо того, чтобы пойти на футбол, я сразу сяду на электричку, прибуду в пункт назначения в семь, два часа мы с Акари посвятим разговорам, после чего я последним поездом вернусь домой в Токио. Так или иначе, если я успею вернуться в тот же день, то уж конечно придумаю, как объяснить всё родителям. Мне придётся сделать несколько пересадок: с линии Одакю на линию Сайкё, а потом на линии Уцуномия и Рёмо; плата за проезд туда и обратно на обычном поезде с пересадками составит максимум 3500 иен. Для меня это была солидная сумма, но я так хотел встретиться с Акари, что о деньгах даже не думал.

Когда до назначенного дня оставалось две недели, я начал сочинять длинное письмо, которое хотел передать Акари из рук в руки. Наверное, подобные письма называют «любовными», и это было первое такое письмо в моей жизни. Я писал со всей искренностью о будущем, каким я хотел его видеть, о любимых книгах и музыке, и ещё — может быть, выражая чувства неумело, слишком по-детски, — о том, как много значит для меня Акари. Сейчас я уже точно не помню, что там было, в том письме; кажется, я исписал аж восемь листов. Слишком о многом нужно было рассказать. Лишь бы она прочла моё письмо — и я смогу притерпеться к жизни в Кагосиме, думал я. Мне хотелось отдать Акари часть тогдашнего меня.

На письмо ушло несколько дней; в это время мне не раз и не два снилась Акари.

Во сне я — маленькая юркая птица. Сначала я мчусь сквозь паутину проводов, опутавших улицы ночного города, потом, неистово хлопая крыльями, взмываю над домами в небо. Двигаясь в сотни раз быстрей, чем если бы я бежал по земле, лечу к самому дорогому в мире человеку, лечу вверх, и крошечное птичье тельце дрожит от переполняющего его восторга. Во мгновение ока земля оказывается далеко внизу; под ураганным ночным ветром огни скученных городов мерцают, точно звезды; автострады превратились в артерии и вены, яростно пульсирующие потоки автомобильных огней. Вскоре моё тело пронзает тучу, и я вылетаю над морем облаков, гладь которого сплошь залита лунным светом. В прозрачно-голубом сиянии тускло поблёскивают вершины облачных гор, и мне кажется, что я оказался на другой планете. Мои пёрышки трепещут от радости, я могу лететь сколь угодно долго, лишь бы оказаться там, куда стремлюсь всей душой. Тут же цель моего полёта оказывается достигнутой, и я торжествующе пикирую, обозревая широко раскинувшуюся землю, где живёт оно. Уходящие за горизонт поля, редкие крыши людских жилищ, растущие тут и там густые леса; вот через них бежит лучик света. Поезд. Тот самый, в котором еду я. Затем моё внимание привлекает девочка, которая ждёт этот поезд на станции. Волосы девочки подстрижены так, что чуть приоткрывают уши; она в одиночестве сидит на скамейке, а поблизости высится громадная сакура. Дерево ещё не зацвело, но под его толстой корой я ощущаю тяжёлое, притягивающее дыхание чувства. Наконец, девочка замечает меня и поднимает глаза к небу. Очень скоро мы сможем встретиться. Очень скоро…

Примечания

2 — Один из 23-х районов Токио, расположенный на юго-западе японской столицы.

3 — Район на северо-востоке Токио.