Принцесса и пилот (Новелла) - 1 Глава

До того, как 55 лет назад он получил название Сан Мартилиа, этот регион звался «Цунебино».

В Амацуками это означало «вечно безоблачные равнины». В соответствии с названием, здесь была прекрасная чистая равнина, где, до того, как пересекли океан и вторглись левамцы, располагались лишь бедные рыбацкие деревеньки.

По ту сторону центрального океана на западном континенте правила Священная Левамская Империя, а на восточном – суверенная Амацуками. Культура, искусство и наука двух великих сил смешались здесь, в Сан Мартилии – левамском автономном регионе на территории Амацуками, напоминавшем дрейфующий остров – и обернулись смесью, совсем не похожей на межконтинентальную торговую столицу, Рио де Эсте.

— Поэтому город, соединивший амацуанцев и левамцев, для каждой стороны представляет неестественное зрелище, вот о чем капитан Доминго говорил, – ответила сидевшая в карете учительница, облаченная в простое бордовое платье. Несмотря на постоянную опасность прикусить язык из-за неровной поверхности дороги, учительница поправила указательным пальцем очки на переносице, обращаясь с холодными, резкими словами к сидевшей напротив девушке.

Фана дель Морал позволила этим словам проскользнуть мимо, не задев ее равнодушную маску. Отведя взгляд от учительницы, она смотрела в окно кареты, на закат Рио де Эсте. Под июльским небом цвета индиго мрачный каменный город выстроился по обеим сторонам дороги, верхушки зданий освещали лучи солнца.

Для Фаны, рожденной и выросшей здесь, это был обычный вид. Но некий левамец назвал Рио де Эста «Игрушечным Городом». Словно он был не настоящим, а макетом. Высокая белокаменная стена отражала вечернее солнце, отбрасывая прозолоть. Каждое проносящееся за окном здание было достаточно красиво, но от каждого прохожего исходила некая холодность.

Шпиль настолько высокий, что если поднять на него взгляд, упадешь, трастовый банк, покрытый белой декоративной известкой, строгий военный мемориал, поддерживаемый спереди рядом колон, ратуш, построенная из простого гладкого кирпича, а рядом украшенный красивыми узорами народный театр. По обе стороны от экипажа теснилось множество прекрасных образчиков архитектуры.

А перед ними: бродячий торговец и его тележка с лапшой, сутулый пьяница, бездомный пес, дохлая ворона, завистливо пялившийся на кареты амацуанин, сирота в лохмотьях, проститутка средних лет. Все эти обитатели теней напоминали зрителю, что раньше здесь была амацуанская территория.

До начала войны по этой дороге разгуливали прилично одетые левамцы, но сейчас с закатом солнца неизвестно откуда появляются бедные амацуанцы и сбиваются в группы. Скорее всего, реши левамский представитель среднего класса пройти по улицам, на него сразу напали бы и раздели. Остатки былой красоты еще сохранились, но воздух казался тяжелым, липким и застоявшимся. Люди сидели у дороги или лежали на боку, среди них попадались и левамцы. Это были те, кто лишились работы из-за сокращения поступавших в город средств.

Главной причиной застоя была эта невыгодная война.

Всего полгода назад этот город был словно кинжал у горла Амацуками, но сейчас он просто застрял на вражеской территории и превратился в независимый островок, ибо бежать было некуда.

Воздушные войска Амацуками пробились через каналы связи левамского лагеря и постоянно сражались за воздушное пространство с левамскими Восточными Воздушными Силами, в том числе, расположенными и в Сан Мартилии. Если левамские Восточные Силы проиграют, левамцам этого города, словно мышам в мешке, некуда будет деться.

Фана подняла взгляд. Она увидела пыльное небо, обрамленное силуэтами зданий.

На небольшой высоте плыли два транспортных судна. Их серебристо-серые тела отражали закат. Вероятно, они направлялись к границе. Смогут ли солдаты внутри вернуться домой?

Сейчас за границу и прилегающий территории отвечал амацуанский Четвертый Наземный Отряд. Когда из рук Левама заберут воздушное пространство Сан Мартилии, около 120,000 солдат вместе с воздушным флотом ворвутся в город без единого слова от императора Амацуками. Это станет финальным занавесом для 55 лет истории Сан Мартилии. Мрачная и устойчивая неприязнь, с которой левамцы относились к амацуанцам добрые полвека, просто переключится на тех, кому некуда бежать. Фана не хотела даже представлять, какой ад здесь начнется.

— Моя госпожа, Вы слушаете?

К мрачному профилю Фаны вернулась сосредоточенность, она повернулась к учительнице.

— Прошу прощения.

На лице Фаны не читалась никаких эмоций. Она не выглядела ни виноватой, ни непокорной. Все равно, что со стенкой разговаривать.

Учительница закрыла глаза, а затем снова поправила очки. Тридцать лет она жила тем, что вдалбливала этикет в благородных девиц. Одной лишь тонкой женской рукой она исправила столько ошибок, столько энергичных, но безголовых девушек, что этого хватало для приглашения на императорские приемы.

Глупые дети, которых хочется придушить. Упрямые, независимые дети, дети, у которых были проблемы с концентрацией и умом. Их число было настолько большим, что она даже подумывала написать книгу о трудностях обучения их соответствующему этикету, но до сих пор продолжала работать из-за чувства удовлетворения, которое получала после каждого успеха.

Но Фана дель Морал, сидевшая напротив нее девушка, была величайшей проблемой и худшим кошмаром за 30 лет преподавания.

Ей было 18. Рождена в известной семье дель Морал. Единственная дочь Диего дель Морал, правителя Сан Мартилии.

И… будущая императрица Левама.

Девушка, которой суждено выйти замуж за императора.

Она уже считалась невестой нынешнего принца, Карло Левама, и было условлено, что в течение шести месяцев она переедет на западный континент для заключения официального брака.

Император Фигаро Ливам, любитель размаха, хотел сделать эту свадьбу самой пышной в истории и начал нанимать уйму артистов, художников и архитекторов для ее подготовки. Если красивый принц и милая благородная барышня поженятся на прекрасной, ослепительной свадьбе, на страну точно снизойдет благодать. Церемония предстояла настолько невероятная, что должна была стереть вызванные войной мрачные чувства. Поэтому работа учительницы была так важна.

Но иметь дело с Фаной было нелегко. Невероятно трудно. Она казалась необыкновенной как внутри, так и снаружи. Особенно ее внешность.

Необычайные красавицы заставляют окружающих чувствовать себя ущербными.

Учительница боролась с этим. За эти тридцать лет она столько учениц обучила, что на пальцах три раза пересчитывать пришлось бы, но с Фаной она впервые чувствовала опасность устать от ученицы.

Наверное, говорить так было странно, но Фана дель Морал была слишком красива.

По слухам, некий поэт сказал, что внешность Фаны «сравнима с блужданием в абсолютном свете», и, пожалуй, преувеличением это не было. На самом деле, можно было даже усомниться, склонив голову набок, достаточно ли такого описания.

Фана, сидевшая перед учительницей, напоминала произведение искусства, созданное Богом с привлечением всего его творческого воображения.

Как человек, больше напоминавший чих Божий, учительница не могла не влюбиться в абсолютную красоту. Она пребывала в настолько ином измерении, что места для чувств вроде зависти не оставалось, и она просто сидела с открытым ртом, чувствуя, как ее душу вытягивает истинная божья сила.

Серебристые волосы, распущенными доходившие до талии, были собраны и украшены коралловой заколкой, а ниже волос виднелись еще более яркие серебристо-белые глаза.

Эти глаза, оттененные длинными серебристыми ресницами, сияли таким светом, словно в них перенеслись звезды, и казалось, словно там по очереди отражаются прекрасные видения.

Если потерять бдительность, в глазах Фаны можно было утонуть. Настолько они были глубоки. Нежная, быстротечная красота, напоминавшая тонкую пленку льда, что покрывает озеро на заре весны, которая, казалось, с хрустом сломается, стоит ее коснуться.

Чистая, здоровая молочно-белая кожа. Тонкие розовые губы. Ее соблазнительное, роскошное тело, такое безупречное в ванной, сейчас было закрыто винного цвета платьем, удобным и скромным. Но как бы одежда ни старалась скрыть физическую привлекательность, от ее силуэта словно огненные искры летели. Любого наблюдателя переполняло сверхъестественное желание коснуться нее в сочетании с осознанием собственной недостойности, словно она была неземным созданием, явившимся из таинственного края.

Когда Фана шла по улице, прохожие врезались в фонарные столбы или спотыкались, или попадали под экипажи. Когда Фана поднималась по лестнице, молодые, зрелые и старые падали с верхних ступеней, оступившись. И это не только мужчин касалось. Женщины тоже спотыкались, падая вниз с пораженным видом. Из-за такой опасности в последнее время появилась традиция окружать Фану стеной людей, когда ей приходилось подниматься по лестнице. Большинство людей, услышав об этом, пожали бы плечами, посчитав шуткой, но люди и правда падали со ступеней при виде Фаны.

И наряды Фаны тоже были прекрасны.

Пятьдесят лет назад семья дель Морал проложила путь от столицы Эсмеральды до Рио де Эсте, а затем основала торговую столицу с помощью силы большего воздушного судна, влив достаточно средств, чтобы превратить ее в небольшую страну. Неудивительно, что дама из рода дель Морал носила дорогие украшения, но герцог Диего все равно тратил ненормально большие суммы на наряды любимой дочери.

Род дель Морал, сложившийся буквально за два поколения, был новичком при императорском дворе Левама. А значит, по сравнению со звездами двора им не хватало истории и родословной. Диего хотел упрочнить положение своего рода при дворе и выдать Фану замуж в глубоко укоренившуюся и влиятельную семью. И потому Диего тратил такие деньги, что «на драгоценности Фаны можно было целый флот купить», а золота, серебра и самоцветов было столько, что она никогда не надевала одно и тоже два дня подряд. К тому же, одежду каждый день ей составляли уважаемые модельеры, и наряды всегда отличалась вкусом и были расчетливо подобраны, чтобы подчеркнуть лучшие стороны красоты девушки.

Помимо прочего, чтобы рядом с ней не появлялось возможных поклонников, было решено, что любое платье, в котором она покажется на людях, больше не будет носиться. И действительно, какой бы сильный эффект оно ни производило, учительница не помнила, чтобы видела любое платье дважды. Личный гардероб Фаны на третьем этаже поместья дель Морал насчитывал минимум 2,000 платьев, стоимостью не уступающих трехмесячной зарплате горожанина среднего звена, и число это продолжало расти.

Тело и лицо Фаны были настолько прекрасны, что, минуя глубоко укоренившиеся и влиятельные семьи, она сразу поразила в сердце принца империи, Карло Левама. Этой свадьбе активно способствовал сам принц. Желания герцога Диего принесли свои плоды. Связавшись с императорской семьей, род дель Морал гарантировано получал высокий статус. Более того, будучи связующим звеном между императорской семьей и народом, многие предприятия и инвесторы откликнулись, желая воспользоваться возможностью расширить свой бизнес. Эти деньги, в свою очередь, были вложены в Фану, и ее красота взлетела до новых высот. Оставалось лишь гладко провести свадебную церемонию, а для этого Фану необходимо было обучить соответствующему этикету.

Настало время ветерана работы с глупыми дворянскими дочками, дамами, не привыкшими иметь дело с социальными нормами. Учительницы с тридцатилетним стажем.

Но внешность Фаны заставляла великую учительницу ежиться.

Когда прямо на нее смотрели эти ясные глаза, слетавшие с ее языка слова теряли силу, а затем начинали застревать в горле.

Не осквернят ли ее непоправимо слова такой несовершенной женщины, сказанные этому безупречному созданию? Если Бог создал Фану дель Морал, чтобы продемонстрировать свои художественные таланты, то учительница призвана была доказать наличие у него чувства юмора. Неосознанно у нее всплывали такие самоуничижительные мысли, вызывавшие желание прикрыться и убежать.

Но ее работа заключалась не в том, чтобы зачарованно смотреть на Фану, раскрыв рот.

Она должна была предостеречь Фану насчет ее речей и поведения на сегодняшнем садовом приеме.

Учительница закрыла глаза и глубоко вздохнула, подождала, пока успокоится ее сердцебиение, а затем открыла глаза.

— Как сказал капитан Доминго, к амацуанцам Сан Мартилии стоит относиться, как к домашним животным. Незачем брататься с ними, как с людьми. Такова и воля Императора. Если не можете смириться со словами своего будущего свекра, при императорском дворе Вам придется бороться за жизнь.

Серебристые глаза, словно замерзшая поверхность озера, замерев, вперились взглядом в учительницу. Однако взгляда хватало, чтобы мозг оказался в состоянии, близком к параличу. Но учительница сказала себе, что не должна сдаваться, и продолжила говорить.

— Амацуанцы ничтожны по своей сути. Если проявите к ним доброту, они используют это, чтобы Вас оскорбить. И хозяйка обнаружит, что ее суждениям не доверяют. Вы понимаете?

— Извините. – Лишенные эмоций слова Фаны вернулись к учительнице, словно та бросила в стену резиновый мяч.

Она не понимала. На самом деле, слова учительницы просто влетали в одно ее ухо и вылетали из другого. Казалось, будто сознание Фаны покрыто кожей, которая просто перехватывала все слова извне, мягко отбрасывая их и не давая достичь души.

Любопытная девушка.

Обычно угадать ее мысли было настолько невозможно, что иногда она открыла рот и говорила неожиданные вещи.

Точно так же как на садовом приеме.

«Как и среди левамцев, среди амацуанцев разные люди встречаются. У них есть гордые люди, подлые люди, добросердечные люди и люди злые, а так же те, в ком сочетается добро и зло. Разве культурные люди должны просто клеймить их подлыми, махнув на это рукой?».

Капитан говорил об амацуанцах с презрением, а Фана, до сих пор молчавшая, неожиданно произнесла эту фразу. Веселое настроение приема резко обернулось ледяным холодом, и последовало нестерпимое молчание. Капитан, не знавший, как обращаться с будущей императрицей, умоляюще уставился на учительницу. Ей, в свою очередь, хотелось совершить самоубийство с помощью ножа для фруктов, лежавшего рядом.

Пока карета не въехала в ворота поместья дель Морал, учительница продолжала читать нотации об этикете левамского императорского двора. Ответы Фаны состояли из «простите» и «понятно».

Солнце уже село. Экипаж продолжал ехать по длинной дороге к особняку.

Возможно, из-за вечернего сумрака особняк дель Морал издалека выглядел так, словно расправил крылья. Мигающая газовая горелка освещала белые стены и окрашивала все в голубовато-белый оттенок, заставляя бросаться в глаза в темноте.

Сколько бы карета ни ехала вперед, особняк ближе не становился. Вот насколько большим был сад и здание.

В последние годы в Леваме было в почете сдержанное оформление. Ненужные украшение убирались, а величие демонстрировал размер здания. Вынужденный участвовать в этом ритуале экипаж довольно долго ехал по саду, пока, наконец, не оказался во дворе ]-образного дома.

Фана и учительница вышли из кареты с помощью кучера.

Перед ними возвышался белоснежный дворец.

Технологию создания этой стены позаимствовали у Амацуками. Вместо смешивания песка с известью их метод требовал добавления специальной белой бумаги, в результате чего достигался более чистый белый цвет. Когда здание было только построено, герцог Диего обрадовался белоснежным внешним стенам, но узнав, что была использована амацуанская строительная технология, выказал сильное недовольство. Его окружению с большим трудом удалось объяснить ему, что для всего остального использовались левамские технологии, и тогда он успокоился. Но недовольство на его лице было таким жутким, что все опасались, как бы он не приказал на месте разрушить все здание.

Учительница прошла в холл.

Внешне здание казалось простым, но внутри было ревностно украшено. Таким был левамский подход.

Холл напоминал ночное небо, усыпанное звездами.

Сверху был высокий круглый потолок, выкрашенный в цвет индиго и поддерживаемый подпорками с боковых стен. Повсюду виднелись выполненные золотом рисунки англов и звезд, все освещалось несколькими напольными канделябрами, из-за чего казалось, словно в комнате не действовало земное притяжение.

Они прошли по коридору, молча приветствуемые чересчур разодетыми и стоявшими плечом к плечу дворецкими.

Боковые стены украшали известные полотна и канделябры из чистого золота, а высокий потолок – перламутровое дерево. Было ли это архитектурной необходимостью или еще чем, но сложные линейные составляющие переплетались, играя роль подпорок для потолка.

Бесконечный поток роскоши. Сложная смесь картин, архитектуры и скульптуры. Стоило гостю шагнуть в эти бушующие краски, как его чувства оказывались парализованы, а проходя по коридору, он подсознательно проникался уважением к роду дель Морал. Идя прямо вперед, к библиотеке, учительница заговорила за спиной Фаны:

— Я бы хотела, чтобы до ужина Вы почитали. Пожалуйста, изучите книги Педро Джименеза по экономике. У Вас один час. После ужина я расспрошу Вас о содержании. Понятно?

— Да.

— Затем мы продолжим урок по пианино, который Вы провалили на днях. Когда Вы его освоите, мы закончим с домашним заданием по поэзии. Затем Вы можете принять ванну, а сон запланирован на 11 часов.

— Да.

— Как всегда, послушны.

— Да.

Ответ Фаны был лишен любых красок. Обычно девушки в этом возрасте злились или противились такому строгому расписанию, жалуясь и взывая к жалости, но подобные низменные эмоции, словно никогда не исходили от Фаны. В каком-то смысле, так было проще, но в то же время это пугало.

Она слишком равнодушно делала все, что ей говорят. Она больше напоминала механизм. Возможно, причина крылась в том, что она выросла под неестественно пристальным надзором и потому терпимее относилась к запретам?

Глубоководная рыба точно так же привычно живет под давлением воды, возможно, запреты и ограничения стали водой для Фаны. Ее внешность была так прекрасна, что похищала душу, но форма ее души могла оказаться гротескно изувеченной, как глубоководная рыба.

Во многих смыслах она была далека от обычной ученицы. Учительница мысленно вздохнула и открыла двери библиотеки.

Когда все ее дневные занятия закончились без происшествий, Фана переоделась в свою серебристую ночную сорочку и легла на край кровати.

Горничные собрали снятую Фаной одежду, и вышли из комнаты.

Обширный холодный мраморный пол. Стены из безукоризненно гладкого камня. Выстроившаяся вдоль стен мебель тускло поблескивала в темноте. Лунный свет, рассекаемый декоративными балками, падал через большое арочное окно и под тихое гудение электрического вентилятора на потолке смешивался с прохладным воздухом.

Полог кровати окружал ее таким тонким, легким шелком, что, казалось, тот от одного дуновения улетит.

Только в это время Фана могла побыть одна.

Не закрывая глаз, натянув одеяло до груди, она смотрела на узоры полога.

Поверх групп ангелов красовались летящие сквозь звезды пегасы. Может, это и была работа известного художника, но для картины, на которую смотришь, засыпая, слегка перебор.

Фана выскользнула из кровати, опустила ноги в пушистые тапочки и подошла к окну. Прижавшись лбом к стеклу, она смотрела на ночное небо. Голубовато-белый лунный свет омывал тело Фаны, просвечивая сквозь ее распущенные серебристые волосы.

Бамбуковые заросли за окном особняка гнулись на ветру. Над ними висела полная луна. За бамбуковыми зарослями был океан.

«Хочу искупаться», -подумала она.

Сегодня, по дороге на прием, она видела океан в окно кареты. Она видела улыбки людей, купавшихся там. Все они выглядели веселыми.

Это стало единственным запоминающимся событием сегодня. И, вероятно, завтра она о нем забудет. Она продолжит смотреть, как случаются не имеющие к ней отношения вещи.

Когда она впервые начала видеть мир так, словно оперу смотрит?

Она не помнила. Но после 17 прожитых лет в какой-то момент она поняла, что реальность у нее перед глазами и ее собственная воля никак не связаны.

В детстве она ездила в зоопарк с матерью и двумя старшими братьями. Там были редкие животные, и Фане особенно понравился слоненок. Подумав, что было бы здорово снова поиграть со слоненком, она подняла взгляд на мать и сказала: «Я хочу работать в зоопарке, когда выросту». Мать посмотрела на нее строго, а браться просто посмеялись над Фаной.

Она не могла работать в зоопарке.

В какой-то момент ее сердце смирилось с этой реальностью.

Фана дель Морал была рождена в этом мире трофеем для мужчин.

Так было решено в момент ее рождения. Это случится независимо от ее воли. Убеждение, что она – всего лишь подношение, пустило в ней корни, стало ее частью.

Вероятно, ее родители изрядно постарались, и многие учителя готовили ее к этому, заставляя понять, что такой ход вещей вполне естественен. Нормальные люди возмутились бы, но, к тому времени, как она научилась формулировать мысли, Фана приняла свой статус подношения в качестве нормы.

— Я – вещь, – прошептала она, глядя на голубовато-белую луну.

Она ничего не чувствовала. Ни грамма боли. Затем она прошептала то же самое в душе.

Я – вещь.

Раз она вещь, ей не нужно обременять себя человеческими эмоциями. Она была ни капли не расстроена.

Когда она это поняла, мир уже находился по другую сторону прозрачного стекла. Протяни она руку, путь ей все равно преграждало толстое грубое стекло, так что она не могла никуда дотянуться. Наконец, она просто перестала тянуться. Так и появилась нынешняя Фана.

Но порой в ней просыпались сильные эмоции.

Верно, например, сегодня на приеме, услышав слова этого бородатого умеренно пожилого мужчины, капитана Доминго, впервые за долгое время она разозлилась. Она инстинктивно потянулась к другой стороне стекла. Конечно, результатом стало неловкое молчание и нотации учительницы, но она не жалела.

Почему она тогда защищала амацуанцев?

Подумав об этом, Фана вспомнила об амацуанке из глубин своей памяти. То была очень худая, добросердечная женщина средних лет с рябым лицом, которая не могла похвастаться красивой внешностью. Она работала горничной юной Фаны и всегда относилась к ней с добротой.

Случилось это, когда Фана впервые легла спать одна в своей комнате.

Стоило ей лечь на кровать и погасить свет, как мебель просторной комнаты и украшения на потолке сразу заставили маленькую Фану плакать. Но сколько бы она ни плакала, никто не приходил, так что Фана выскользнула из кровати, отбросив одеяла, вышла из комнаты и отправилась бродить по коридорам.

На самом деле, ей хотелось пойти в комнату матери, но она знала, что там ее строго отчитают. Отправься она к братьям, те наябедничали бы на нее и утром Фану тоже ждали бы нотации. Комната отца была слишком страшной, чтобы туда идти. Все-таки, строгого отца она больше всего боялась.

Особняк был таким большим, но идти было некуда.

Фана просто бродила по коридору, пока ее не обнаружила амацуанская горничная.

— Батюшки, госпожа, не стоит Вам из комнаты выходить. Господин опять разозлится, – сказала горничная, говорившая на левамском с акцентом.

— Мне страшно, – ответила Фана, и эта горничная, которую не заботила ее внешность, молча взяла девочку на руки и обняла.

— Наверное, Вам одиноко. Вы ведь так юны. В Вашем возрасте все еще хочется держаться за кого-то, верно? – сказала горничная, идя по коридору, а затем заплакала. Фана была счастлива, что кто-то плачет по ней, и, всхлипывая, обняла горничную за шею.

Ее отнесли назад в постель.

Горничная равнодушно говорила, что у нее будут проблемы, если ее словят, но все равно садилась рядом на постели и рассказывала Фане некую историю, пока та не засыпала.

Эта сказка была построена на трех тысячах лет истории Амацуками.

Фана никогда прежде не слышала таких увлекательных рассказов.

Множество героев и красавиц появлялись, ненавидели друг друга, сражались и любили друг друга.

Там было множество войн, армий, двигавшихся с головокружительной скоростью, и боевых стилей; гордые люди, нечестные люди, хорошие люди, плохие люди и ни рыба ни мясо. Все они сражались за свою жизнь, некоторые обретали счастье, другие погибали.

Фана слушала рассказы, тяжело сглатывая.

Ее злили эгоистичные поступки несправедливых людей и трогали возвышенные действия благородных. Когда она спрашивала о непонятных ей моментах, горничная все объясняла. Эта женщина была куда добрее и теплее собственной матери Фаны, одержимой положением в обществе. Горничная дарила любовь, которую она не получила бы от матери. В итоге, Фана начала с нетерпением ждать вечеров.

Верно, слышав такие сказки, она не могла стерпеть позицию капитан. Горничная научила ее, что амацуанцы все разные, и он не имел права клеймить их всех злом.

Но рассказы прервались, так и не достигнув развязки.

Потому что однажды ночью горничная исчезла из поместья.

Желая узнать продолжение сказки и тоскуя, потому что любимая горничная пропала, ничего не сказав, Фана снова каждую ночь засыпала в слезах.

Позже она услышала правду от старшего брата. Ее отец узнал, что амацуанка каждую ночь его дочери сказки на ночь рассказывает, и уволил ее на месте.

Ей было грустно. Очень грустно.

Впервые она осознала, что женщина, чьего имени она не знала, каждую ночь рисковала своей работой, рассказывая ей сказки. Она напоминала тех благородных людей из рассказов, жертвовала собой, чтобы успокоить Фану. И потому Фана плакала.

Она не помнила, когда высохли эти слезы. А когда они остановились, Фана перестала испытывать к чему-либо сильные чувства. Она помнила, что много плакала, так что, наверное, истратила жизненный запас слез, заодно смыв все эмоции.

Постепенно она начала смотреть на все со стороны, не тревожась из-за обращенных к ней слов и просто смирившись со всем. Ее перестали бить плетью по тыльной стороне ладони, так что, вероятно, она стала Фаной дель Морал, которая устраивала ее отца.

Теперь она даже на себя могла смотреть со стороны.

Год назад, когда по приказу отца она приехала на каникулы на архипелаг Сиерра Кадис, отдыхавший там принц Карло признался ей в любви. Они встречались лишь однажды, на приеме при императорском дворе, но, похоже, кроме Фаны принц Карло ни о ком и думать не мог. Император без всяких сомнений готов был принять в императорскую семью даму из рода дель Морал. Отец Фаны, члены сената, люди, обладающие большой властью или значимым положением, те, кто был связан с императорским двором – все они пришли к соглашению и потому привезли ничего не подозревавшую Фану к принцу. Поскольку такое событие раз в жизни бывает, принц жаждал волнующей сцены, так что девушку отправили в романтичный южный морской рай, чтобы там она получила признание. Страстные поступки в обычае у народа Левама, и императорская семья очень этому способствовала.

Фана не могла отказать.

Даже в такой критический момент жизни ей казалось, будто принц признается кому-то другому, не имеющему к ней отношения. Она помнила, как по лице принца расплылась радость, когда Фана ответила ему так, как ее учили.

«В имперской столице Эсмеральде начали стрекотать сверчки, я хочу быстрее Вас увидеть. Не могу дождаться нашей свадьбы через полгода…» – такое послание вчера передал ей по телеграфу Карло.

С момента их обручения Карло постоянно использовал военное радио, чтобы отправлять ей послания. Фана ни разу не прочитала его письмо от начала и до конца. Они были такими навязчивыми, такими приторными, что утомляли ее на середине. Но, хотя она об этом и не просила, телеграфистка писала за Фану ответ, спрашивая ее одобрения. По большей части, их смущающее содержание призвано было порадовать принца. Но самой ей их писать не хотелось. И потому Фана всегда молча кивала в знак согласия, а телеграфистка отправляла приторно-сладкое письмо за 12,000 километров в родную страну. Если бы разведка Амацуками расшифровала код телеграфа, Карло и Фана стали бы вечным посмешищем для их страны.

Со смирением, ставшим ее плотью и костью, Фана смотрела на подернутую дымкой луну за окном. В Сан Мартилии пыталось начаться лето.

Ночь была тихой. Время от времени слышался стрекот насекомых, после которого тишина казалась еще глубже.

На самом деле – к шуму насекомых примешивался странный звук.

Так Фане сразу подсказала ее интуиция.

Она прижалась лицом к стеклу.

Зрение у Фаны было хорошее. Ясно разглядеть она пока не могла, но что-то скрывалась в залитом луной небе. Это разобрать она смогла. Фана попыталась присмотреться сильнее. Она увидела черную точку, направлявшуюся к ней.

…Истребитель?

На низкой высоте приближалось нечто, отражавшее лунный свет.

Воздушное пространство над Рио де Эсте всегда охраняли Воздушные Рыцари дель Морал. Никакие варвары не могли сюда пробраться… по крайней мере, так говорил отец Фаны, герцог Диего, гордо выпрямив спину. Эти слова угрожали рассыпаться у нее на глазах.

Похоже, люди в поместье заметили незнакомый шум пропеллера. Убиравшие сад рабочие быстро пригнулись, прячась в траве.

Черный как смоль самолет, чернее самой тьмы.

Никто не знал, зачем они здесь. Это явно был не Воздушный Рыцарь дель Морал. Крылья самолетов изгибались, а пропеллера не было, из-за чего они слегка напоминали змей. Три самолета летели клином, прямо под ними было еще четыре, расположившихся ромбом. Всего семь.

В следующих миг от четвертки самолетов отделились каплевидные предметы.

Затем четверка самолетов включила на полную мощность хвостовые пропеллеры, показала прилипшей к своему окну Фане брюхо и с громовым ревом пролетела над поместьем.

Четыре капли, скользя диагонально по воздуху, ударили в восточное крыло особняка.

По комнате герцога Диего.

— Отец! – закричала Фана, и четыре бомбы взорвались одновременно в восточном крыле.

За взрывом последовало алое пламя и черная стена, разорвавшая особняк и взмывшая в воздух.

Даже до Фаны, находившейся на третьем этаже западного крыла, дошли настолько сильные колебания, что у нее колени подгибались. Она слышала, как трещит фундамент.

Восточное крыло сразу превратилось в адскую печь. Строение снесло взрывом, оставив голые толстые деревянные балки, пламя трепетало, мерцая красным в ночном небе. В саду кричали люди.

Дом рода дель Морал своими крыльями обнимал гостей, вошедших с главного входа. Но одно из этих крыльев жестоко оторвали.

— Госпожа, пожалуйста, бегите, это нападение, нападение!

Дверь из пробкового дуба с силой распахнулась, и внутрь вместе с дымом ворвался один из дворецких без намека на обычное спокойствие.

— Но отец, отец!..

Он обнял растерянную Фану.

— Прошу меня простить.

Не выпуская Фаны, дворецкий отскочил вбок.

Миг спустя в стеклянное окно ударил страшный шум пропеллера.

Три самолета последовали за бомбардировщиками и начали обстреливать поместье. Под громовые звуки выстрелов, тысячи пулеметных снарядов безжалостно обрушились на комнату Фаны.

На гладких каменных стенах оставались вмятины. Головы гранитных скульптур взрывались. Из простреленной кровати летели перья. Старинные книги на полках изрешетили большие дыры, и вся комната заполнилась крутящейся пылью и обломками.

Треснувшие стены, разбитые лампы, сломанная мебель и скульптуры плясали, сверкая, перед Фаной.

Этот обстрел был призван вызвать пожар. В пулеметные снаряды были заложены зажигательная смесь и взрывчатка, так что занавес полога над кроватью быстро загорелся. На нижних этажах слышались крики прислуги о пожаре.

— Мы должны бежать, быстро, – сказал дворецкий, чьи белые волосы были испачканы кровь, прикрывая свои порезы и помогая Фане подняться. Фана был на грани беспамятства. Ее разум пытался нагнать происходящее, пока дворецкий нес ее на спине.

Дворецкий бежал по пылающему особняку. Канделябры падали со стен, распространяя пламя. Цепь большой люстры, висевшей под потолком холла, лопнула, а сама люстра обрушилась на пол. От зажженных сальных свечей огонь перешел и на ковер.

Прислуга суетилась, пытаясь потушить пожар, со всех сторон слышались крики и вопли. Все закрывал черный дым, с треснувшего потолка падал белый пепел.

Что такое? – спрашивал оцепеневший мозг Фаны. Реальность всегда силой пробивалась извне независимо от воли Фана. Девушке оставалось лишь смириться с ней.

За стеклом.

И, как обычно, Фана решила отрезать собственную волю от реальности. Не покидая спины дворецкого, она сбежала внутрь, глубоко внутрь за стены стеклянного замка… словно последняя трусиха.

Фана, до сих пор казавшаяся мрачной, вернулась к равнодушному лицу куклы. Нападение на ее отца, обстрел ее комнаты, угрожавший рухнуть особняк – все это не имело отношения к Фане.

Фана наблюдала за рушащимся домом, словно смотрела оперу.

Выступившая на голове дворецкого кровь, застилавшие взор обломки, сажа и дым, острый запах гари – все это находилось по другую сторону стекла. Даже если ей предстояло сгореть заживо, она была уверена, что сможет хладнокровно наблюдать за собственной смертью. Грустным ей это не казалось.

Итак, Фана отгородилась от мира. Даже звуки стихли. Возможно, дело было в том, что она столько времени потратила на возведение этого толстого стекла, но Фана даже забыла о поисках безопасного места, превратившись в неорганическую сущность, которая просто дышала и наблюдала.