Сад изящных слов (Новелла) - 6 Глава

Сигарета, выкуренная на балконе; спина девушки, заходящей в автобус; пока еще есть возможность что-то сделать.

Соитиро Ито

— Ты понимаешь, почему тебя вызвали? — спросил я, сурово глядя на стоявшего возле моего стола Такао Акидзуки. В сложившихся обстоятельствах он держался похвально — опустил глаза и коротко ответил: «Да». Я подождал, убедился, что продолжения не последует, и сказал настолько низким и сердитым голосом, насколько мог: — А я вижу, что нет! Давай-ка поконкретней.

— Мне кажется, потому, что в последнее время я часто опаздываю в школу.

— Что-что?

— А?

— Тебе «кажется»?! Ты хоть знаешь, сколько раз опоздал только в этом месяце?!

Я так резко повысил голос, что сидевшая напротив учительница вздрогнула от неожиданности и посмотрела в мою сторону. Ученики потрусливей, стоило вызвать их в учительскую и громко рявкнуть, ударялись в слёзы, но на лице этого Акидзуки не дрогнул ни один мускул. Узкие глаза и коротко подстриженные волосы придавали ему умный вид, он был скуп на слова и странным образом выглядел взрослее своих лет. В общем, милым мальчиком его не назовёшь.

Я заговорил ещё грубее:

— Ты в старшую школу в игрушки пришёл играть? Никто тебя тащить не станет, это уже не обязательное обучение! С таким отношением можешь не надеяться перейти в следующий класс или стать выпускником! Понял меня?

Я помолчал, ожидая хоть какого-нибудь ответа, но Акидзуки продолжал смотреть в пол. Он не извинялся, не оправдывался и не возмущался.

«С таким особенно непросто», — подумал я и одновременно отметил, что в голове неотвязно вертится какая-то мысль. Мне показалось, будто я что-то про него знал, но забыл. Что-то неприятное. Но что? Я никак не мог вспомнить, и мне жутко захотелось курить.

Из динамиков вместе с затхлым воздухом полилась мелодия сигнала об окончании большой перемены.

— Ладно. Иди. Но если такое продолжится — вызову родителей.

Даже виду не подав, что у него отлегло на душе, Акидзуки отвесил низкий поклон и вышел из учительской. В итоге я так и не смог вспомнить это самое «что-то». Ну и пусть. Не помню — значит, или какой-то пустяк, или мне вовсе почудилось.

— Какой вы грозный, Ито-сэнсэй! — подтрунивая надо мной, сказала сидевшая напротив учительница английского языка, пока я собирал учебные материалы, чтобы отнести их в кабинет физрука. — Вы могли хотя бы спросить, почему он опаздывает.

Она была старше меня больше чем на двенадцать лет, и я мельком глянул на морщинки, собравшиеся вокруг её добрых глаз. Она всегда держалась с учениками на равных, обращалась с ними как со взрослыми, самостоятельными людьми, и неудивительно, что дети очень её любили.

«У нас с вами разные роли», — пробормотал я про себя.

— Конечно, его опоздания бросаются в глаза, но в остальном Акидзуки-кун — обычный, прилежный мальчик, с ним нет никаких хлопот. А если вспомнить его семейные обстоятельства…

— Семья неполная, живёт с матерью. Не он один такой, и опоздания это не извиняет. К тому же причина неважна. Я считаю, что в первый год школы главное — вбить в голову, что правила есть правила.

Не давая ей времени возразить, я взял в руки стопку бумаг и поднялся со стула:

— Простите, но у меня следующим уроком теннис.

— Надо же, а дождь, оказывается, перестал, — глядя в окно, сказала учительница, невесело улыбнулась и помахала мне рукой: — Всего хорошего. И уж найдите время, чтобы поесть.

От её внимания не ускользнуло, что, готовя бумаги и делая втык Акидзуки, я не успел пообедать.

«Вот что значит опыт, всё подмечает», — не без восхищения подумал я.

Выйдя из учительской в коридор, я чуть не рванул бегом, но удержался и пошёл быстрым шагом. До следующего урока оставалось пять минут, а мне надо было зайти в кабинет физрука — отдать бумаги ответственному за учебные материалы, а оттуда добраться до теннисного корта, расположенного позади бассейна. Едва успеваю. Коридор заполнили ученики, возвращавшиеся в свои классы, но большинство из них, завидев меня и словно испугавшись, уступали дорогу. Если кто меня и окликал, так только школьная шпана:

— Сэнсэй, смотрели вчера футбол?

— Нет, не смотрел! А ну, живо в класс!

У этих двенадцатиклассников из профессионального потока[53] я когда-то был классным руководителем. Отвечая им, я с раздражением подумал, что так и не выкурил ни одной сигареты.

Я закончил пятый урок — теннис у десятого класса, а шестым значилась лёгкая атлетика у двенадцатого. Из-за внезапного недомогания другая учительница физкультуры сегодня не пришла, и мне одному пришлось нянчиться и с парнями, и с девушками. На общение со слабым полом я убил все десять минут перемены и потому вновь не успел покурить.

В программе значились прыжки в высоту. Я положил рядом два мата, поставил две планки, пустил парней и девушек прыгать попеременно и записывал результаты. По сравнению со стаей диких обезьян из десятого, у этих чувствовалась привычка к занятиям физкультурой и нежелание ею заниматься. Что ж, их можно понять. В выпускном классе, тем более подготовительного потока, уроки физкультуры — своеобразная передышка, к тому же парни и девушки, оказавшись вместе, не могли не отвлекаться друг на друга. Несколько учеников, дожидаясь своей очереди, радостно перешёптывались, старательно понизив при этом голос. До меня долетали обрывки их разговоров:

— Да ладно, ты никогда не ел блинчики?

— А чем они отличаются от оладий?

— Так пошли сегодня все вместе!

— Южный выход, сбоку от магазина…

Я мельком вспомнил то время неизвестности, когда сам был подростком, тот особый подъём чувств, с каким я ловил всякое слово, сказанное противоположным полом, словно путеводные искры.

«С самого утра их пять уроков подряд натаскивают на сдачу экзаменов, и они считают, что на последнем, физкультуре, можно расслабиться», — подумал я. И тут же, безо всякого предупреждения, что есть силы пнул стоявшее рядом со мной ведро.

Шарах!

Оно врезалось в ручной каток для разравнивания площадки, и по школьному двору разнёсся оглушительный металлический лязг. Ученики широко раскрыли глаза от удивления. Я не произнёс ни слова, они смотрели на меня, и растерянность на их лицах постепенно сменялась испугом.

— Никаких личных разговоров во время занятий. Сугимура, Кита, Накасима и Кикути — пять кругов по площадке, — коротко сообщил я нарочито бесцветным голосом.

Четверых болтунов обоего пола я выбрал произвольно. Их было гораздо больше, но в таких случаях наказание не обязано быть справедливым. Главное, чтобы оно подействовало на всю группу.

— Бегом марш! — прикрикнул я на нерешительно переглядывающуюся четвёрку, и они, словно их подстегнули, бросились бежать. Я же, будто бы ничего не произошло, вернулся к записям результатов прыжков в высоту.

До конца урока никто из учеников ни разу не открыл рот.

Когда мне удалось наконец затянуться сигаретой, я сразу же вспомнил то самое «что-то» про Акидзуки. После шестого урока я всё-таки улучил время съесть поздний обед, разобрал попутно анкеты десятых классов о распорядке дня, потом два часа проводил тренировки в курируемой мною секции баскетбола, а после вернулся в учительскую и, так как приближался конец месяца, составил план проведения внешкольных занятий.

«Теперь можно и домой». Еле живой от усталости, я привалился спиной к стене у двери служебного входа и, убедившись, что меня никто не видит, сгорбился, сунул в зубы сигарету, набрал полные лёгкие дыма и с облегчением его выдохнул. Тут мне память и подсказала: «Так это его ты видел вчера во сне!»

Я глядел вверх, на узкий серп луны, напоминавший надрез на фиолетовом небе, и вспоминал тот сон. Надо сказать, довольно тягостный.

Я находился в школе после уроков, в кабинете завуча по воспитательной работе, и со мной были ещё два человека: мать Юкари и какой-то школьник. Тогда я не заметил, но сейчас, если подумать, — им был Такао Акидзуки. И я отчаянно пытался объяснить женщине, которую никогда в жизни не встречал, и Акидзуки, ставшему, по-видимому, символом всех учеников разом, почему Юкари пришлось уволиться из школы.

— Так у вас и правда были близкие отношения с Юкари? — спросила её мать.

— Значит, учителя всё время говорили нам неправду? — возмутился Акидзуки.

Я склонил голову так низко, что упёрся ею в стол, и, обливаясь холодным потом, судорожно подыскивал подходящие слова:

— Я бесконечно виноват перед вами, её родителями. Но у нас с ней всё было всерьёз. А заболевание Юкари-сан… По-моему, оно вызвано ещё и тем, что произошло в школе.

— Заболевание? Вы хотите сказать, что Юкари больна?

— То есть вы, учитель, тайком встречались с коллегой? А вам не кажется, что долг мужчины — защищать свою возлюбленную?

— Это что же, она заболела, и вы её бросили?

— Ито-сэнсэй, вам больше никто не поверит!

Честно говоря, настоящий кошмар.

Я помотал головой, вдавил окурок в пепельницу и зашагал в сторону стоянки для учителей. Уже приготовившись надеть интегральный мотошлем[54], я вспомнил, что намеревался сегодня выпить. Придётся оставить мотоцикл у школы. Я вышел за ворота и направился к станции метро. Вокруг меня уже не сновали ученики, но безмолвно шествующие к станции люди, возвращавшиеся домой, и обволакивающая влага сезона дождей, наполнявшая воздух, вызывали лишь омерзение.

Во вновь набранном классе, руководителем которого я стал в апреле, Такао Акидзуки ничем особенным не выделялся. Совершенно обычный пятнадцатилетний подросток, если вычесть привычку опаздывать на утренние занятия и то, что после развода родителей он остался жить с матерью. Оценки — выше среднего, школьная форма не затасканная, одноклассников не сторонится. Ни в какие секции он вроде бы не записывался. Такие любители поскорее уйти домой нередко влипают в неприятности, но из-за семейных обстоятельств Акидзуки, должно быть, пропадал на подработках. На уроках физкультуры к его готовности играть в команде также замечаний не было, учителя по другим предметам говорили разное: то он слушает, то спит, но, чтобы он болтал во время занятий, не мог припомнить никто. По общему впечатлению — не самый сильный ученик. Я бы не стал брать его на заметку, и опозданий, по большому счёту, за ним пока числилось не настолько много, чтобы устраивать разнос, но, как мне показалось, спокойствия ради строгое внушение лишним не будет, поэтому сегодня я его и вызвал.

Отсюда моё недоумение, почему именно он появился во сне о Юкари. Она не преподавала в моём классе, и потому с Акидзуки её ничего не связывало.

Когда на станции Синдзюку я пересаживался на линию Собу, снова начался дождь. Оконное стекло моментально залепило каплями. Отрешённо рассматривая, как в них вселяются уличные огни, я осознал, в чём дело. Акидзуки и Юкари были чем-то похожи. Они не смешивались с окружением, как масло не смешивается с водой. Не в том смысле, что их поведение чем-то бросалось в глаза. У них были друзья, они умели смеяться, не нарушали неписаных норм. Но если приглядеться, понять можно. Наблюдая за несколькими сотнями школьников в год, ты учишься распознавать такой типаж. И у Юкари, и у Акидзуки где-то внутри существовало особое, тайное личное пространство, не предназначенное для чужаков. У одних там хранится нечто ценное, у других — никому не нужный хлам. Что у этих двоих — я не знал, и меня это не касалось. Но в любом случае они определённо отличались от своего окружения.

Поэтому я, по правде сказать, не понимал, как вести себя с Акидзуки. Сегодня я вновь в этом удостоверился. И ровно по той же причине я был когда-то безнадёжно очарован Юкари.

«Не потому ли они появились в моём сне вместе?» — думал я, пребывая в беспросветно-пасмурном настроении и разглядывая дождь.

— Соитиро, ты с каждой нашей встречей выглядишь всё неприветливей.

Мы только что чокнулись банками пива, и эти слова, к моему удивлению, меня не столько рассердили, сколько немного обидели.

— Ты и без того большой и страшный. Ученики, наверное, от тебя убегают.

Я глотнул пива, подумал, как бы мне ответить, потом сказал:

— Нацуми, ты с каждой нашей встречей всё неприветливей разговариваешь.

Пропустив мимо ушей мой тщательно подготовленный ответный выпад, она уставилась поверх банки прямо на меня:

— Тяжело на работе, да? Уж такие существа эти старшеклассники, слово скажешь — сразу на дыбы. Не стоят они того, чтобы к ним относились с душой.

Не зная, что сказать на такое откровенное проявление заботы, я отправил в рот кусок жаренной во фритюре курицы и пробурчал в ответ что-то неопределённое. Нацуми, придерживая одной рукой свои длинные, по грудь, чёрные волосы, нагнулась над столом и стала раскладывать по тарелкам салат с медузой, лежавший в пластиковом контейнере. Её белый хлопковый пуловер мягко очерчивал округлость груди, и после нескольких беглых взглядов я почувствовал себя неловко, посмотрел в потолок, а затем, притворившись, что разминаю шею, обвёл глазами комнату. Здесь я был впервые, но эта квартира во многом походила на предыдущую, какой я её помнил, и по планировке, и по атмосфере. Гостиная площадью в шесть с половиной квадратных метров, пусть и заставленная вещами, не выглядела захламлённой. Беспорядок в комнате как раз и придавал ей уют, и такое же впечатление производила сама хозяйка. Вдоль стен стояли несколько стеллажей, вперемешку набитых карманными книжками, внушительными томами в твёрдой обложке, компакт-дисками, парфюмерией, шляпками, музыкальными инструментами и многим другим. Треть из этого я раньше видел, остальные две трети — нет. Среди последних попадалось и то, что, как мне всегда казалось, её не интересует: к примеру, видеоигры, манга-журналы для молодых мужчин и бутылки с рисовой водкой.

«В её жизни тоже много чего случилось», — с едва заметной ревностью подумал я. Вот что значит — семь лет прошло. Размышляя над этим, я отхлебнул пива, словно бы ставшего более горьким на вкус.

С Нацуми я познакомился на прошлой работе, в компании по торговле недвижимостью, и мы с ней встречались около двух лет.

Я давно мечтал преподавать физкультуру, а работа по другому профилю понадобилась лишь до поры, пока я не сдам квалификационный экзамен на учителя в Токио. Мне ни разу не удалось выполнить по-идиотски завышенные нормы продаж, но я оставался крепок душой и телом и продержался до конца, потому что, как я считаю, у меня была цель — стать учителем. На самом деле в то время продажи квартир встали напрочь.

— Дармоеды никчёмные! Не можете продать другим — покупайте сами, бездари! — каждый день шпынял нас начальник, и мои сослуживцы, сломавшись морально и физически, увольнялись один за другим.

В то же время Нацуми, чьи результаты, как и у меня, стремились к нулю, нисколько из-за этого не переживала и всегда улыбалась. Более того, её улыбка не предназначалась окружающим, а просто показывала, что у неё отличное настроение. Человек она была закрытый и несколько не от мира сего, но при убийственных порядках, царивших в нашей конторе, улыбка Нацуми казалась мне родником с чистой водой посреди пустыни. Жалуясь за выпивкой на тяжёлую трудовую жизнь, мы постепенно сдружились и вдруг обнаружили, что всерьёз встречаемся, хотя никто из нас так и не признался другому в своих чувствах. Мы оба предпочитали активный отдых на природе и в выходные выбирались на прогулки, в походы или поездки, стряхивая с себя накопившийся абсурд будних дней. Нам недавно исполнилось двадцать, от женитьбы, семьи, старости и болезней нас пока отделяли многие годы, мы жили настоящим и не стесняли себя различными обязательствами. Оглядываясь назад, я, пожалуй, могу назвать то время счастливым. Через три года я сдал квалификационный экзамен, почти одновременно Нацуми решила поехать учиться на Кубу (ей было всё равно куда, а там оказалось дешевле всего), и мы без каких-либо ссор, будто следуя естественному ходу вещей, расстались. Надежда, которую каждый из нас возлагал на новое место в жизни, оказалась гораздо сильнее чувства одиночества.

Первую после нескольких лет весточку от Нацуми я получил месяца четыре назад. Для меня пошёл уже восьмой год работы учителем физкультуры, я успел перевестись из одной старшей школы в другую и встретил здесь свой тридцать второй день рождения.

«Как жизнь, Соитиро? Давай выпьем, вспомним прежние деньки!» — это легкомысленное сообщение неожиданно пришло мне через соцсеть как раз в то время, когда на работе я попал в безвыходную ситуацию, затрагивавшую в том числе и мою личную жизнь.

«Смогу хоть капельку развеяться», — подумал я и с готовностью откликнулся на приглашение.

Наша первая после долгой разлуки встреча состоялась в баре возле станции Ниси-Огикубо. Мне показалось, что Нацуми нисколько не изменилась — та же улыбка, та же отрешённость от мира, разве что чуть-чуть подзагорела.

«Наконец-то она вернулась с Кубы», — поначалу решил я, но оказалось, что она живёт в Японии уже пять лет и сейчас устроилась в компанию по разработке мобильных игр. Она не знала, что такое уныние, пить с ней было чистым удовольствием, и, хотя из этого вовсе не следовало, что мы вновь раздули угольки наших отношений, с того дня мы стали друзьями-собутыльниками, которые встречаются не реже раза в месяц для весёлой попойки.

Вот и сегодня, спустя три недели, мы собирались встретиться в облюбованном нами баре, но там случился наплыв посетителей, мест не нашлось, и жившая неподалёку Нацуми предложила переместиться к ней. По дороге мы заскочили в винный магазин, потом в кулинарию за продуктами, и вот после стольких лет я вновь очутился в её квартире.

Звонок от Юкари в списке входящих я заметил, когда мы истребили основную массу купленного пива и закусок и переключились на найденное в домашних запасах красное вино. Открыл непонятно зачем свой мобильник и увидел, что она звонила два часа назад. Тут я вспомнил, что около недели назад сам обещал с ней связаться. Но забегался на работе и как-то запамятовал. Обязанности в школе распределились так, что в будние дни, помимо уроков, на мне висело множество административных дел, а в выходные я тащил на себе то занятия в секциях, то соревнования, то ещё какие-нибудь мероприятия. Сейчас я был занят даже больше, чем когда торговал недвижимостью.

— Что, девушка? — раскрасневшаяся от выпитого Нацуми, хитро улыбаясь, показала на меня пальцем.

Я оставался трезвым. С нескольких банок пива я при всём желании не пьянел.

— Не-а. Говорил же, мы расстались ещё до начала триместра.

Нацуми разочарованно хмыкнула, поднялась на ноги и, зевая, сказала:

— Сварю-ка я кофе, что ли. Курить иди на балкон.

Теперь и в её квартире курить запрещено? Пока она шла на кухню, я смотрел ей в спину, а затем, решив, что лучше подчиниться, вышел на балкон. Половину его площади оккупировал внешний блок кондиционера, и этот тесный закуток можно было назвать балконом только по бедности. Я заметил, что бетон влажный, а ливший ещё недавно дождь прекратился.

«Никакого покоя: то иди, то перестань», — пожалел я его, зажигая сигарету и глубоко затягиваясь. Глянул в сторону и увидел, что на кондиционере одиноко стоят маленькое деревце в горшке и розовая лейка. У меня вдруг мелькнула мысль, что я со всеми поступаю нечестно, и я замотал головой, чтобы её отогнать: «Конечно же, нет!» С Юкари мы расстались, а Нацуми просто друг, от которого я не могу отделаться. К тому же Юкари, наверное, беспокоится, как продвигается процесс увольнения. Я должен ей позвонить не столько как её бывший парень, сколько как коллега по работе. Выбрав в записной книжке телефона строчку «Юкино, Юкари», я нажал кнопку вызова.

Я и сейчас хорошо помнил, как два года назад Юкари Юкино впервые вышла на работу в нашей школе.

— Меня зовут Юкари Юкино, я назначена на должность учителя родного языка и литературы. Это моя вторая школа, до этого я три года работала в Кокубундзи[55], но по-прежнему считаю себя всего лишь начинающим специалистом. Я надеюсь многому научиться у моих старших коллег и расти вместе с моими учениками.

«Она умеет себя подать», — первым делом подумал я. Внешне она ничем особенным не выделялась — средней длины волосы, тёмно-синий костюм, но именно это подчёркивало отменное чувство стиля. Её личико, казалось, могло целиком уместиться у меня в ладони, кожа была снежно-белой, глаза — большие и как будто влажные, а худые плечи, тонкие руки и ноги, хотела она того или нет, заставляли обратить внимание на её пышную грудь. Голос, дрожавший от волнения, звучал нежно, как у школьницы. Она, как бы сказать… походила на секс-куклу. Я и сам понимал, насколько отвратительно такое сравнение, но, пока я на неё смотрел, этот образ ещё прочнее засел в моей голове. Где-то я такое видел в Интернете — прекрасный пустой сосуд, воплощающий извращённые мужские фантазии о женском идеале и лишённый собственной воли. Слушайте, это добром не кончится. Её же ученики ни в грош не будут ставить. А парням она запросто вскружит голову.

Но вопреки моим опасениям, на деле Юкари оказалась образцовой, всеми любимой учительницей. Она всегда улыбалась, никогда не жалела сил и, хотя умения ей не доставало, своей честностью и скромностью без труда завоёвывала расположение окружающих. Об её уроках также отзывались хорошо. Учителя в муниципальной старшей школе, как правило, всего лишь следят за усвоением программы, спущенной из министерства образования, но Юкари, похоже, по-настоящему любила свой предмет. Она рассказывала ученикам, как в юности спасалась в мирах литературных произведений, и её старательное изложение, подкреплённое личным опытом и страстью, вызывало у ребят живой отклик. Во всех без исключения классах, где родной язык преподавала Юкари, повысился средний балл. За ней, разумеется, увивались парни, но, судя по долетавшим слухам, она для каждого находила подходящий и действенный способ отвергнуть ухаживания и не сильно при этом обидеть.

В общем, со всей очевидностью Юкари намного лучше подходила на роль учителя, чем, например, я.

«Вот и прекрасно», — искренне думал я всякий раз, когда видел её в школе, окружённую учениками. Так гораздо лучше, чем если бы из-за нового преподавателя на нас посыпались неприятности.

А вот у Юкари обо мне, напротив, сложилось самое неприглядное впечатление.

— Я тогда жутко напугалась: здесь что, учителей из якудза набирают? — шутливым тоном призналась она позже, когда мы уже сдружились.

Мне оставалось лишь горько усмехнуться. Я знал, она не раз становилась свидетелем тому, как я ору на учеников в коридоре или на школьном дворе, но, надо сказать, я нарочно повышал на них голос у всех на виду. От того, что молодая, красивая и очень популярная новая учительница сочтёт меня бандитом, мне было ни тепло ни холодно. Наоборот, я счёл удачей, что она меня невзлюбила, ведь в то время среди одиноких учителей мужского пола развернулось импровизированное соревнование по завоеванию Юкари, а я хотел держаться от него подальше.

Повод нам с ней сблизиться появился в сентябре, когда мы покончили с фестивалем искусств, школьными экскурсиями и собеседованиями с учениками и их родителями и закатили в честь этого банкет для всего педагогического коллектива. Наша армия из более чем тридцати человек заняла большой зал в дешёвом баре, гулянка была в самом разгаре, и все уже изрядно набрались. Я сидел в самом дальнем углу и потягивал дрянное саке, когда неожиданно послышался пронзительный голос завуча:

— Э-э… Ито-сэнсэй, на секундочку!

Я протиснулся между спинами коллег и стеной, добрался до места во главе стола и обнаружил, что рядом с завучем, расплывшимся в широченной пьяной улыбке, сидит Юкари.

— Я тут это, рассказывал, кто из учителей, ну, способен выпить больше всех. По моим наблюдениям я, как бы, был уверен, что это вы, Ито-сэнсэй. Но вот Юкино-сэнсэй всё пьёт и пьёт, и ни в одном глазу! — радостно трещал завуч, поглядывая на неё.

Природная худоба не спасла его от двойного подбородка, а на шее неряшливо болтался распущенный галстук. Юкари озадаченно посмотрела на меня.

— Вот я, в общем, и хочу прямо здесь выяснить, кто же в нашей школе, значит, истинный чемпион по выпивке! Вы согласны, Юкино-сэнсэй?

— Простите, но я не для того… И потом, Ито-сэнсэю это тоже будет в тягость. А вам, наверное, на сегодня уже хватит… — бормотала Юкари, отчаянно пытаясь уладить ситуацию.

На глазах у неё выступили слёзы, она выглядела такой растерянной, что мне стало её жаль. Я оглядел сидевших вокруг, но все притворились, будто за своими разговорами ничего не расслышали. Я тихонько вздохнул. Наш начальник отличался въедливостью, но, выпив, становился куда как назойливей, и к тому же, быстро пьянея, он долго не отключался и мог донимать окружающих часами. Юкари этого не знала и, по-видимому, не успела от него сбежать. Кто-то должен был её спасти.

— Хорошо, — сказал я, обращаясь к завучу.

Тот восторженно взвизгнул. Почти все учителя в школе его недолюбливали, но не я: он обладал холодным рассудком хорошего управленца.

— Юкино-сэнсэй, какой напиток вы предпочитаете? — спросил я у оторопевшей Юкари.

— Что?.. Я предпочитаю саке, но…

— Отлично, выбираем саке. Будьте добры, 0,7 литра холодного саке и два стакана, — не дав ей больше сказать ни слова, я нажал кнопку на столе и сделал заказ.

Принесли большую фарфоровую бутылку, я наполнил оба стакана — по четверти бутылки в каждый — и передал один Юкари. Остальные присутствовавшие уже успели повернуться к нам и смотрели со смесью любопытства и беспокойства. Не обращая внимания на тревожное выражение на лице Юкари, я сказал: «До дна!», и мы с ней чокнулись.

Собравшись с духом, она поднесла саке ко рту. Я мельком удостоверился, что она пьёт, залпом опрокинул в себя стакан и отправил содержимое в желудок. Краем глаза я заметил удивлённые лица других учителей. Не останавливаясь, я снова наполнил стакан, осушил его, затем проделал то же самое в третий раз. Юкари ещё не управилась и с половиной своей порции, а во мне уже плескалось три четверти бутылки.

Зрители разразились одобрительными возгласами и аплодисментами. Пришедший в полное неистовство завуч что есть силы хлопал в ладоши. Я поймал недоумевающий взгляд Юкари, которая никак не могла сообразить, что же произошло. Напряжение, сковывавшее её точёное личико, понемногу сошло, и его сменила нежная улыбка.

На моих глазах как будто распустился цветок. Где-то в центре сознания, уже затронутого подступающим опьянением, я впервые совершенно искренне сказал себе: «Какая же она красивая!»

— А оформим увольнение уже после летних каникул. Начальство я предупрежу.

Сообщив об этом Юкари, я закончил наш с ней телефонный разговор, который вёл с балкона. Всё, что надо было передать, я передал, и мне стало немного легче на душе.

Когда же это началось, после Нового года в третьем триместре?[56] Юкари всё чаще отсутствовала на работе. Сперва примерно раз в неделю она отпрашивалась по болезни, но вскоре дни, когда у неё получалось прийти, стали редкостью. В итоге она пропустила около половины третьего триместра, а в первом, начавшемся в апреле, её появления и вовсе можно было пересчитать по пальцам. То, что её при этом не уволили приказом, а дали уйти по собственному желанию, объяснялось разве что благосклонностью руководства.

Я расслабил все мышцы и медленно выдохнул скопившийся в лёгких дым. Оглядел балкон в поисках пепельницы, ничего похожего не нашёл и с неохотой вытащил из кармана переносную.

Когда я вернулся в комнату, Нацуми пила кофе и смотрела телевизор. Выставленный в качестве закуски к вину голубой сыр начал подсыхать, и его очертания почему-то напоминали заброшенную деревню.

«Давненько я не ездил в отчий дом», — вдруг подумал я, присаживаясь напротив Нацуми. Она не удостоила меня даже беглым взглядом. Кстати, так давно повелось: если она на чём-то сосредоточилась, то не замечает ничего из происходящего вокруг. Я разглядывал сыр и размышлял, выпить мне вина или же кофе, как вдруг Нацуми бесстрастным голосом сказала:

— Ладно, ещё увидимся.

В первый миг мне захотелось переспросить, что она имела в виду.

— А, ну да, хорошо… Только я тут крошками намусорил…

— Ерунда. Я тебе напишу, — сказала Нацуми и вроде как улыбнулась. То есть едва заметно дёрнула уголком рта, что при желании можно было принять за улыбку.

«Короче, иди уже». Объяснение не самое убедительное, но будем считать, что я обнаглел и слишком уж засиделся у девушки, с которой даже не встречаюсь, и лучше уйти, чем опрометчиво оставаться на ночь, а то кто его знает, чем всё может кончиться. С подобными мыслями я поблагодарил Нацуми и покинул её квартиру. Мотоцикл я оставил у школы, так что завтра утром мне предстояло толкаться в электричке. Поезд вёз меня домой, и я трясся в заполненном пассажирами вагоне, не зная, на кого бы мне направить поднимавшуюся злость.

Я мог бы на ней жениться. Я хочу на ней жениться. Я должен на ней жениться. Я хочу на ней жениться, чтобы она навсегда стала моей. Впервые такие чувства я испытал именно по отношению к Юкари.

После того происшествия в баре мы стали понемногу общаться в школе. Однако нам не хотелось, чтобы школьники застали нас за дружеской болтовнёй, к тому же бо́льшую часть моей административной работы я выполнял в кабинете физрука, поэтому поговорить нам удавалось лишь изредка, когда мы случайно сталкивались в учительской с утра или после занятий.

Как только дистанция между нами сократилась, я до ужаса отчётливо осознал, насколько Юкари особенная женщина. Она обладала загадочной силой, заставлявшей замирать моё сердце, даже когда мы просто встречались взглядами. И мне казалось, что сила эта действует помимо собственной воли Юкари. Некоторые явления природы нельзя наблюдать без благоговейного страха, и точно так же, просто находясь рядом с ней, я, сам того не желая, чувствовал себя абсолютно беспомощным. Да и кто может спастись от закрывшего небо тайфуна или сотрясающего почву под ногами землетрясения? Такого рода женщиной была Юкари. Такого человека я встретил впервые в жизни.

«Я попал к ней в плен…» — думал я, не в состоянии разобраться, радует меня это или печалит. По правда говоря, то, что она особенная, я осознал в ту самую секунду, когда её увидел. Мне не хотелось отдавать свою свободу тому, кто сильнее меня, я безумно этого боялся и до сих пор старательно избегал Юкари. Но теперь уже поздно.

Обменявшись с ней лишь парой слов, я до самого отхода ко сну чувствовал жар в груди. Когда поговорить не удавалось, мир на весь день лишался красок.

«Как будто первая школьная любовь», — с отчаянием думал я. Да что там, даже хуже.

Тем временем встреч в школе мне стало мало, и я начал приглашать Юкари пообедать или сходить в кино на выходных. Она вела себя вежливо и нетребовательно. Похоже, у неё было слабое здоровье — время от времени начинала кружиться голова или поднималась температура, но я, за год ни разу не чихнувший, даже в этом видел какую-то мистику. В её голосе звучала едва заметная дрожь, как будто она находилась в постоянном внутреннем напряжении. Всякий раз, когда я его слышал, меня пронимало чуть ли не до слёз, и я уверял себя, что обязан её защищать.

Иногда я надевал ей шлем, сажал позади себя на мотоцикл и возил в Окутаму[57], Никко[58] или Хаконе[59]. После переезда в Токио Юкари редко выбиралась на экскурсии, так что, куда бы я её ни брал, она всегда радостно мне улыбалась. Улыбкой столь прекрасной, что не отвести глаз, — и причинявшей боль, иглой пронзавшую сердце в самой уязвимой точке.

Я нашёл свою идеальную женщину. Это было сродни чуду. Будто по невероятному стечению обстоятельств я обнаружил где-то в закоулках Токио редчайшую бабочку, обитающую лишь на далёком безлюдном острове.

Вскоре я сделал очень неприятное для себя открытие: стоило мне увидеть, как на перемене Юкари разговаривает с учениками, меня тут же охватывала ревность. Школьники всегда роились вокруг неё, но в то время к ней особенно привязалась десятиклассница по имени Сёко Айдзава. Училась эта эффектная и популярная девушка в классе, которым руководил я. Её можно было назвать звездой школы: красивая, хорошие оценки, задатки прирождённого лидера. Даже в секции баскетбола наверняка нашлось бы несколько человек, успевших признаться ей в любви и получивших от ворот поворот. Когда Юкари и Сёко, словно родные сёстры, шли бок о бок по коридору, освещённому лучами низко висящего солнца, мне казалось, что я вижу кадр из старого кинофильма, и от этой красоты у меня покалывало в сердце.

Да, к своему стыду я ревновал Юкари к шестнадцатилетней девчонке. Она должна была стать моей, пока её не увёл кто-нибудь другой. И как ни глупо это прозвучит, к действиям меня подтолкнула именно Сёко Айдзава. Накануне Рождества мы с Юкари вместе поужинали, а когда возвращались к станции, чтобы поехать домой, я обнял её и сказал:

— Я люблю тебя. Пожалуйста, полюби и ты меня.

Её «конечно», сказанное дрогнувшим голосом, до сих пор отчётливо звучит у меня в ушах.

Тогда я был невероятно счастлив.

А сейчас я время от времени чувствую дикий страх, что этот голос мне не заглушить никогда в жизни.

***

Летние каникулы закончились, начался второй триместр.

Попойка в квартире Нацуми случилась во время сезона дождей, а значит, с тех пор прошло больше двух месяцев. За эти дни работа не отпускала меня ни на минуту. Каникулы каникулами, но учителя, как правило, продолжают ходить в школу, а у меня ещё добавились тренировки в секции баскетбола и выездные соревнования, так что забот навалилось даже больше, чем обычно. С Нацуми я несколько раз переписывался, но наши планы никак не совпадали, и потому мы больше не встречались.

И если подумать, с Юкари я не виделся ещё дольше. Когда же это было?.. Наверное, в апреле — в последний день, когда она смогла выйти на работу. А сейчас она стоит передо мной в учительской, и мне кажется, что по сравнению с тем периодом она посвежела. Несмотря на летнюю погоду, на ней тёмно-синие брюки, а поверх белой блузки надет и застёгнут тёмно-серый жакет с длинным рукавом. На мне спортивный костюм, и я пуще обычного уверен, что смотрюсь бедно и жалко. Как и всегда. Юкари была из тех восхитительных женщин, кто в любое время выглядит безупречно. Из тех удивительных женщин, на ком любая одежда сидит лучше, чем на профессиональных моделях из журналов мод. С её лица начисто стёрты все эмоции… но очевидная красота наверняка заставила бы трепетать любое сердце.

— Не пора ли нам идти? — предлагаю я Юкари.

— Да. Простите за беспокойство.

— Ничего страшного. Полагаю, директор уже ждёт.

Мы обращаемся друг к другу на вы. Я не собирался давать выход эмоциям, но боль всё время норовила просочиться наружу.

«Хоть бы и Юкари ощущала то же самое», — думаю я.

Мы вместе выходим из учительской. Теперь ей надо проследовать в кабинет директора и официально подать заявление об увольнении.

— Юкино-сэнсэй! — раздаётся у нас за спиной, пока мы идём по коридору, и к нам подбегает одна из учениц.

Это Хироми Сато из одиннадцатого класса. Так-то она девушка серьёзная, но через её многочисленных знакомых слух разлетится по всей школе.

«Вот влипли», — думаю я, а тем временем, заметив Юкари, к ней слетаются и другие ученики.

— Сэнсэй! Юкино-сэнсэй! — зовут они в один голос.

Меня на секунду окатывает неуместное даже для меня раздражение: «Посмотри, насколько дети тебя любят, как ты можешь уйти?» Ведь это я помогал ей оформлять увольнение. Не проходит и минуты, как Юкари оказывается в окружении учеников и смущённо улыбается.

Я беру себя в руки и с укором говорю:

— Сато, давай потом. Это, кстати, всех касается.

Все недовольно смотрят на меня. Их взгляды суровей, чем я ожидал, и мне, помимо воли, хочется отступить. На выручку приходит Юкари:

— Простите, ребята. Я буду в школе до конца пятого урока. Если хотите, можем спокойно поговорить позже.

Ученики нехотя расходятся.

— Надо идти, — напоминаю я.

Едва мы делаем первый шаг, как я краем глаза замечаю Такао Акидзуки.

«Неужели он тоже знал Юкари?» — вдруг думаю я.

— Юкино-сэнсэй, полагаю, теперь вы хорошо понимаете, что несёт с собой профессия учителя. Нужно приходить на работу не позже восьми утра, никуда не отлучаться до пяти вечера, но и потом, разумеется, не убегать сразу домой и не рассчитывать на оплату сверхурочных. Работа в выходные — обычное дело, оклад требуют привести в соответствие с уровнем негосударственного сектора, и он снижается, да и общий годовой доход, по сравнению с частниками, клянут как «несправедливый». От учеников и их законных представителей уважения не дождёшься, ты всего лишь учишь, как предписано министерством, но выслушиваешь нападки на всю систему школьного образования, которая, видите ли, никуда не годится, и при этом, раз уж ты «слуга народа», изволь поднимать государственный флаг и петь гимн хором. Ты заискиваешь перед комитетом по образованию, перед родителями, перед учениками, перед общественным мнением. У нас бессмысленная работа.

«Куда его понесло?» — ошарашенно думаю я, рассматривая завуча. Я оглядываюсь на сидящую рядом со мной на кушетке Юкари, но она, уставившись в пол, покорно слушает — правда, мне чудится слабый проблеск улыбки на её лице. Дверь кабинета директора закрыта, слышится лишь тихое подвывание кондиционера, да снаружи долетают приглушённые крики школьников, гуляющих на большой перемене. Директор и завуч сидят за столом напротив нас, на такой же чёрной кушетке для посетителей. Директор уже какое-то время делает вид, что всё это его не касается, и потягивает чай. Один завуч не умолкает:

— Будь я чуть помоложе, Юкино-сэнсэй, сам бы ушёл из школы и занялся репетиторством. На самом деле ни у школьников, ни у педагогов нет веских причин задерживаться в этом безумном месте. Но для увольнения я уже несколько староват.

«Это он так заковыристо шутит?» — предполагаю я, но, похоже, завуч говорит всерьёз. Не сказать, что я во всём с ним согласен, но от его более чем откровенной манеры выражаться у меня немного теплеет на душе.

— Как ни жаль, но нам придётся принять ваше заявление об увольнении. Хотя, честно говоря, я вам немного завидую, — заканчивает завуч и посылает вопросительный взгляд в сторону директора.

Тот берёт со стола заявление и непринуждённым тоном произносит:

— Благодарю вас за проделанную работу, Юкино-сэнсэй.

— Приношу глубочайшие извинения за доставленные мною многочисленные неудобства. Я многим обязана школе за эти два с половиной года, — ледяным голосом говорит Юкари и низко кланяется.

Если объяснять двумя словами, почему Юкари пришлось уволиться из школы, то я скажу так: она больше не могла туда ходить из-за душевного разлада, повлиявшего на её здоровье. Говоря простым языком, из-за так называемой учительской хандры. Но, разумеется, реальность не укладывается в какие-то несколько слов. Можно выслушать меня, можно даже опросить непосредственных участников событий, но вряд ли хоть кто-то в точности знает, что именно тогда произошло.

Первый звоночек, насколько я помню, прозвенел в сентябре прошлого года, почти через десять месяцев после того, как я обнял Юкари на Рождество. Мы, разумеется, держали наши отношения в тайне и от учеников, и от преподавателей.

— Ито-сэнсэй, ты знаешь Сёко Айдзаву из моего класса? — спросила Юкари после того, как мы с ней поужинали в моей квартире.

У меня, бывшего продавца, чудаковатая традиция учителей обращаться друг к другу с обязательным добавлением «сэнсэй» никак не приживалась, и вне школы я звал Юкари по имени. Она же, напротив, всегда звала меня по всей форме.

«Привычка. Никак не избавлюсь!» От её неуклюжего оправдания я, помнится, немного приуныл, но в то же время оно меня умилило.

— Знаю. В прошлом году у меня училась. Яркая, заметная, но особых проблем не создавала, — ответил я, вспоминая, что моим непосредственным вдохновителем признаться Юкари в любви стала именно Айдзава. Сказать об этом я, разумеется, не мог.

— Ясно… Сейчас она в моём классе, но…

По словам Юкари, со второго триместра поведение Айдзавы резко поменялось. Раньше она, как щеночек, ходила за ней по пятам и влюблённо заглядывала в глаза, а сейчас проявляла явную враждебность.

— Она демонстративно опаздывает именно на мои уроки и делает вид, что меня нет, когда я с ней заговариваю.

— Да уж. Они за один месяц летних каникул становятся другими людьми, — ответил я и попытался вспомнить о Сёко Айдзаве что-нибудь ещё.

Отец её вроде бы занимал пост начальника отдела в известном рекламном агентстве, слыл довольно богатым человеком и владел собственным домом в квартале Сёто. Сама Сёко была девушкой красивой, эффектной, и уже потому в ней ощущалась некоторая избалованность, но по крайней мере в десятом классе с ней не было никаких сложностей. Хотя признаться честно, что там творится в душах школьниц-подростков — для меня тёмный лес. На уроках физкультуры девушки и так занимались отдельно от парней, а когда я перестал быть у Айдзавы классным руководителем, то вовсе потерял её из виду. Кажется, я пообещал Юкари посмотреть, что можно сделать. Но я не считал происходящее чем-то серьёзным. Такого рода трения с учениками случаются постоянно, спросите любого учителя.

Однако к концу года отношения между ними стремительно покатились под откос. Под предводительством Айдзавы класс начал массово бойкотировать уроки Юкари, а тех, кто с ней разговаривал, переставали замечать. Айдзава оказалась на редкость харизматичным лидером и выстроила всё так, что подавляющее большинство её одноклассников теперь видели в Юкари врага. Когда заговор начал сказываться на учебном процессе, её положение в коллективе моментально ухудшилось. Для Юкари это была изнурительная борьба. Однако, хотя дело и зашло так далеко, я считал, что она должна сама во всём разобраться. Юкари несколько раз советовалась со мной, но в третьем триместре забот и без того был полон рот, к тому же я никак не мог поверить, что в её неприятностях виновата одна Айдзава. Наверняка она допустила какую-то ошибку, а значит, ещё остаются способы самой всё исправить. Она же классный руководитель Айдзавы. Мы по собственной воле выбрали профессию учителя, а та изначально включает в себя что-то подобное. Я даже считал, что, если сейчас Юкари справится своими силами, это пойдёт ей на пользу в будущем.

Между тем по школе поползли слухи, что Юкари отбила у Айдзавы парня. Конечно же, то была полная чушь, какую обычно болтают дети. Тем не менее я встревожился, попробовал разобраться, и оказалось, что да, действительно, парень Айдзавы влюбился в Юкари. Он признался ей в своих чувствах, она, разумеется, ему отказала, но эта история стала сильным ударом по самолюбию Айдзавы. Я расспросил Юкари, и она всё подтвердила, хотя имени парня не назвала. Тогда я стал копать дальше и сумел его вычислить. Его фамилия была Макино, он учился в двенадцатом классе. Более того, в классе, которым руководил я, и до прошлого года он являлся капитаном команды по баскетболу, курируемой опять же мной.

«Должен ли я с ним поговорить?» — не мог решить я. Парень он был серьёзный и ответственный. Не его вина, что он влюбился в Юкари. Однако перед Сёко Айдзавой он мог бы и извиниться. Мне следовало ему на это указать. Вот только я не мог не чувствовать угрызений совести из-за того, что сам тайно встречался с Юкари. Получилось ли бы у меня найти слова ему в назидание? Я сомневался. А по-хорошему, не должен был. По-честному, в то время я не имел никакого права поступать так, как удобней мне.

И пока я малодушничал, ситуация полностью вышла из-под контроля. Пламя, разожжённое чьей-то рукой, с определённого момента обретает силу распространяться самостоятельно. Так же и вражда. В итоге и не разберёшь, с кого всё началось. Дом будет пылать, пока не прогорит и не обрушится последняя балка. Теперь-то я это знаю. И этими балками были способность Юкари воспринимать вкус, её душа и здоровье. Ко времени, когда тот самый слух дошёл до родителей учеников, Юкари настолько затравили, что она перестала появляться в школе. Но я и тогда продолжал считать её отсутствие на рабочем месте своего рода попыткой давить на жалость.

«Что бы ни происходило, она обязана прийти в школу, встретиться с Айдзавой лицом к лицу и всё уладить. Она ещё может это сделать», — так думал я.

Та зима для всех выдалась длинной, мрачной и тяжёлой.

Скончался мой отец, живший в нашем родовом доме в Сендае[60]. Ему перевалило за восемьдесят — я был поздним ребёнком. Когда у отца обнаружили рак поджелудочной железы, оказалось, что болезнь уже на четвёртой стадии. Из-за преклонных лет он отказался мучить себя лечением и после полугода паллиативной помощи мирно отошёл в мир иной. Наверное, и его раздирали противоречия, но он до последнего старался не выглядеть слабым в глазах сына.

— Пожалуй, мне особо нечего тебе оставить, — сказал отец, когда я навестил его за несколько дней до смерти. — Но завещаю тебе найти спутницу жизни, которую ты сможешь полюбить больше себя самого. Если сумеешь, считай, не зря пожил.

Когда пришло время прощаться с Юкари, я вспомнил те самые слова моего отца.

Любил ли я её больше самого себя? Наверное, нет. Я остановился задолго до того, как до этого дошло. Хотя когда-то меня тянуло к ней с той же силой, с какой засасывает в опасный водоворот, и я готов был умолять её стать моей женой… Эта страсть и сейчас не ослабла, но всё же я с неожиданной для себя лёгкостью отпустил Юкари. Мы что-то безвозвратно потеряли, а когда и как — это я полностью прохлопал. Между нами существовала какая-то связь, и, если бы ничего не произошло, мы смогли бы её укрепить, но теперь она разорвалась навсегда.

В тот стылый мартовский вечер в небе кружились снежинки, и, когда Юкари после долгого перерыва вновь появилась на пороге моей квартиры, я с первого взгляда понял, что между нами всё кончено. Даже не столько понял умом, сколько ощутил — вот он, момент расставания, будто надвигающаяся тёмная туча над открытой всем ветрам равниной. Юкари подстригла свои длинные волосы, и они едва доставали ей до плеч. Когда-то в её глазах я видел любовь и доверие ко мне, но сейчас этот свет бесследно погас. Остались лишь сильная усталость, испуг и сомнения. Только теперь до меня дошло, что я тоже присоединился к Айдзаве с её подпевалами и изводил Юкари вместе с ними.

— Мне правда очень жаль, — сказала Юкари дрожащим голосом, словно мягко проводя рукой прямо по моему сердцу. — Прости за все неприятности, что я тебе причинила. Я должна положить этому конец.

«Заметь, ты даже прощальные слова вынудил произносить её», — думал я, следя за тем, как Юкари заходит в пустой салон городского автобуса на остановке рядом с домом. Мы встретились чудом. Но я и пальцем не пошевелил, чтобы ей помочь, и навсегда похоронил наши отношения.

В опустевшей школе звучит звонок, призывающий расходиться по домам.

Всё вокруг охвачено пламенем заката, какой бывает после тайфуна. Я смотрю из окна учительской, как Юкари, закончившая собирать свои вещи, в одиночестве выходит за ворота. К ней подбегают несколько учеников. Они обступают её и начинают плакать. Она смотрит на них с нежностью и что-то говорит.

«А ведь ни я, ни Юкари так и не проронили ни одной слезинки», — думаю я, глядя на её улыбающееся лицо, подсвеченное безутешным красным отблеском заходящего солнца.

***

В ту осень было много тайфунов.

Штормовые ветра и заряды дождя, приходя в Канто, всякий раз бурно встряхивали атмосферу и, издеваясь над людьми, приносили с собой то внезапный летний зной, то зимнюю стужу. Но осень постепенно брала своё: по мере того как дни становились короче, подкрашивала в жёлтый цвет деревья гинкго вдоль дорог, понемногу стряхивала листья с ветвей, заставляла людей одеваться потеплее, а вскоре и вовсе уступила место зиме.

Наверное, с Юкари я больше никогда не увижусь. Та, кого я представлял спутницей всей моей жизни, ушла от меня окончательно и бесповоротно. Наверное, я буду сожалеть об этом до конца дней. И всё же как земля после дождя не сразу впитывает влагу, так и у нашей с Юкари истории осталось несколько страниц эпилога.

В тот день второго триместра, когда уволилась Юкари, случилось одно происшествие. Такао Акидзуки после уроков подрался с несколькими двенадцатиклассниками. Одна девушка это увидела, сообщила мне, и я отправился их разнимать. Хотя какая там драка — на Акидзуки просто набросились и избили. В группе тех двенадцатиклассников я заметил раздосадованную Сёко Айдзаву. Как я понял, Акидзуки досталось за то, что он её ударил, но больше никто ничего объяснять не стал. На щеках Айдзавы не было ни царапинки, а лицо Акидзуки почернело от кровоподтёков.

По существу, это был серьёзный случай рукоприкладства, но я не смог заставить себя выспрашивать подробности. Над всеми висела густая тень, оставшаяся после ухода Юкари. Мне подумалось, что Акидзуки сделал то, на что никогда бы не решился я. Пока мы ехали в больницу на такси, куда упирающегося Акидзуки пришлось запихивать силой, он молча сидел рядом со мной на заднем сидении и смотрел в пол, а я, искоса поглядывая на него, вдруг осознал, что он мне чем-то, самую малость, симпатичен. Он жил в своём, невидимом для меня мире.

В конце декабря, в выходной день незадолго до Нового года я наткнулся в городе на Сёко Айдзаву.

В школе уже начались зимние каникулы. Я бесцельно прогуливался по Сибуе и через окно кафе заметил внутри Айдзаву. Она сидела в одиночестве и рассеянно дымила сигаретой. Ни дать ни взять студентка: кожаная куртка цвета мокко, ярко подведённые глаза, крашеные волосы слегка завиты. Никто и не придерётся, что она на месте для курящих.

Я вошёл в кафе, сел рядом с Айдзавой и молча вытащил из её пальцев сигарету. Она удивлённо уставилась на меня. Я был одет в пуховик вместо спортивного костюма, а вязаную шапку натянул до бровей, так что Айдзава, похоже, меня не узнала.

— Когда куришь, убедись, что тебя никто не видит, — сказал я и затушил сигарету в пепельнице.

Она ещё какое-то время сверлила меня взглядом и наконец произнесла сердитым голосом:

— А, это вы, Ито-сэнсэй! Давайте вы не будете лезть в мою личную жизнь?

Ни испуга, ни смущения. Но от её одинокой фигуры веяло странной тоской, и у меня не возникло ни малейшего желания её ругать. Я достал свои сигареты и закурил. Айдзава злобно смотрела, как я картинно выдыхаю дым.

— У тебя что-то случилось? — спросил я, разглядывая снующих за окном пешеходов.

— У меня вечно что-то случается, — неприязненно буркнула она, и я невольно посмотрел ей прямо в лицо.

С близкого расстояния было заметно, что лоб и щёки ещё сохранили детские черты. Глаза покраснели и были влажными, как будто она недавно плакала.

«Жалко её», — подумал я. Какой бы взрослой она ни выглядела, как бы ловко ни манипулировала одноклассниками, она оставалась ребёнком.

— А у вас? Что-то случилось? — спросила Айдзава.

То ли ей стало жутковато оттого, что я всё молчал, то ли неловко. У меня-то? Разве у меня что-то случилось?

— Я…

Что же привело меня сюда? Дайте подумать.

— Когда-то давно…

Когда-то давно я нанёс травму своему ученику.

Я только-только стал учителем. Впервые получил назначение в старшую школу, и сразу же по выходе на работу директор приказал мне:

— Ито-сэнсэй, возьмите на себя неблагодарную роль.

В общем, мне полагалось ругать учеников и держать их в постоянном напряжении. А смягчали бы обстановку классные руководители. В то время я наивно надеялся, что смогу выстроить со своими подопечными дружеские отношения, поэтому слова директора меня сильно разочаровали, я даже пытался возражать. Ведь я три года терпел непригодную для меня работу продавца и наконец-то стал тем, кем мечтал, — учителем. У меня были свои идеалы.

Но эти идеалы незамедлительно рухнули, стоило мне только принять руководство секцией гандбола. Во время товарищеского матча с другой школой один из моих игроков врезался в ворота и получил сотрясение мозга. Жизни парня ничто не угрожало, но из-за последующих осложнений он стал хуже видеть левым глазом. Это была катастрофа. Я совершенно не представлял, как мне загладить свою вину. Несчастный случай произошёл во время игры, меня не могли привлечь к ответственности, и никто — ни сам пострадавший, ни его родители — меня ни в чём не упрекал. И всё же я тяжело переживал, что не заставил ребят собраться. Травмы и несчастные случаи — результат расхлябанности. А главная обязанность учителя физкультуры — не допускать травм учеников.

И пока я занимаю эту должность, им не видать покоя. Я буду орать на них по каждому, даже самому идиотскому, поводу. Я стану тем учителем, который не даёт спуску ученикам и которого они боятся. Так я решил в свой первый год преподавания.

— Что «когда-то давно»?

— Да так, ничего. И не кури больше. Сигареты увеличивают риск рака лёгких, портят кожу и опустошают кошелёк.

— Кто бы говорил! Сами тут дымите как паровоз! — с неподдельным возмущением ответила Айдзава, разгоняя рукой выпущенный мной дым.

Это было так по-детски и смешно, что я рассмеялся.

— Тоже мне, учитель!

— Ха-ха-ха! Извини. Я так ничего и не заказал. Пойду куплю кофе. Тебе что-нибудь взять? Я угощаю.

Она посмотрела на меня с подозрением. Я не придал этому значения, но, вставая с места, подумал: «Раз Юкари ушла навсегда, я должен что-нибудь изменить». И пока у меня ещё есть возможность что-то сделать для той, кого я никогда больше не увижу, эти изменения наверняка как-то затронут Сёко Айдзаву.

— Вы это серьёзно? Тогда… Фраппучино[61] с шоколадной крошкой! — прокричала она мне вслед.

Я махнул рукой в ответ и направился к кассе.

***

Всё печалюсь о том, вряд ли рыцарь отважный

Будет так же любить безнадёжно, как я,

Об ответе и думать не смея,

И всё же, печалясь, я — рыцарь негодный:

Люблю всё сильней и сильней[62].

«Манъёсю» («Собрание мириад листьев»).

Книга 2, песня 117

Песня принца Тонэри, сложенная для некоей девицы из рода Тонэри. Автор в растерянности, ведь ему, человеку, наделённому немалой властью, не подчиняется его собственное любящее сердце.

Примечания

53 — В старших классах некоторых школ ученики разделяются на два потока: подготовительный, для поступающих в институты, и профессиональный — для тех, кто сразу пойдёт работать.

54 — Интегральный мотошлем — шлем с интегрированной защитой подбородка, полностью закрывающий голову мотоциклиста.

55 — Кокубундзи — город в западной части префектуры Токио.

56 — Учебный год в Японии делится на триместры: с апреля по июль (август), с августа (сентября) по декабрь и с января по март.

57 — Окутама — гористая местность на западе префектуры Токио, место туристического отдыха.

58 — Никко — национальный парк к северо-востоку от Токио.

59 — Хаконе — местность на юго-западе от Токио, в префектуре Канагава, часть национального парка Фудзи-Хаконе-Идзу.

60 — Сендай — столица префектуры Мияги, расположенной на северо-востоке острова Хонсю.

61 — Фраппучино — холодный кофейный напиток: кофе с молоком и ледяной крошкой, взбитый до состояния пены.

62 — Перевод А. Е. Глускиной.