Шестая зона: За пределами (Новелла) - 2 Глава

Нэдзуми поднял лицо. Его брови слегка нахмурились.

— Что? Что ты сейчас сказал, Сион?

— Я сказал, что хочу посмотреть.

Сион потягивал горячую воду из кружки. Немного сахара предавало ей сладковатый вкус. В Западном Квартале сахар считался предметом роскоши. Сион и сам давно уже не подслащивал воду.

— Я сказал, что хочу посмотреть на твою игру на сцене.

— Зачем?

— Ну… конкретной причины нет. Просто хочу увидеть.

Нэдзуми дернул подбородком и с довольно громким хлопком закрыл книгу, которую читал.

— Это не ответ. Если ты ищешь способ скоротать время, подумай о других возможностях.

— У меня недостаточно свободного времени, чтобы его коротать. Как минимум дважды в неделю я мою собак, и я обещал читать книжки с картинками Каран и другим детям. А еще я начал работать на полставки у Рикиги-сана. Я как раз к нему идти собирался.

— Работа на полставки? У этого старика? Надеюсь, это не что-то ужасно значимое вроде фотографирования голых женщин.

— Нет, я просто выполняю поручения и делаю разную работу. Вроде сортировки счетов и уборки офиса. На самом деле, Рикига-сан занимается достаточно разносторонним бизнесом. А я и не знал.

— Ну, готов поспорить, скорее, мои мыши отрастят крылья и улетят, чем старик займется приличной торговлей. Ха! Лучше будь поосторожней, Сион. Кто знает, когда какая-нибудь женщина решит напасть на тебя с ножом, как тогда на Рикигу.

— Не думаю, что такое случится, — скептически произнес Сион. — Рикига-сан говорит, что женщин с него достаточно.

— Это лишь разговоры. Он любит своих женщин. У него это в крови. Он без них жить не может. Но если заставить его выбирать между женщинами и алкоголем, он, пожалуй, остановится на алкоголе после долгих сомнений и кучи жалоб.

— Ты определенно не пытаешься смягчить свои слова, да?

— Я просто не могу разбрасываться своей добротой, как ты.

Нэдзуми встал. Маленькое коричневое создание забралось к нему на плечо, как будто этого и ждало. Это был Крават, мышка, получившая от Сиона имя благодаря цвету своего меха.

— Разве плохо быть вежливым со всеми? — слова Сиона стали резкими. Он ощутил беспокойную пульсацию глубоко в груди. Из-за нее стало тяжело дышать. Он никогда не испытал бы это чувство, оставшись в Номере 6. Разные эмоции крутились внутри него. Они складывались в узор за узором, как в калейдоскопе.

С самого начала своей жизни в Западном Квартале Сион был поражен тем, насколько бурные и богатые у него эмоции. Его сердце сбрасывало внешние слои. Душа возрождалась, разрывая напряженную, жесткую внешнюю оболочку.

Нэдзуми положил книгу на полку и взял свой плащ.

— Добрые слова никого не ранят — какой в них смысл? — Нэдзуми закутал плечи в накидку из суперволокна и натянул перчатки. — С твоих губ слетают лишь нежные и теплые слова. Как щебетание птиц или хор насекомых. Они прекрасны, но нигде не задерживаются. Даже в тебе самом.

— Нэдзуми…

— Сион, ты не добрый. Ты просто не хочешь испытывать боль. Поэтому вытаскиваешь все шипы из своих ран. Не ощущая ответственности, ты бросаешься словами, не приносящими вреда или блага. Признай это — я прав.

Сион не мог полностью это отрицать. Он не мог ни показать свой гнев, ни возмутиться, что Нэдзуми его оскорбил. Слова Нэдзуми были полны шипов. Если Сион беспечно коснется одного из них, они пронзят его пальцы и вызовут кровь. По сравнению с этим, его собственные слова определенно были теплыми.

Сион не считал злом попытки избежать причинения боли кому-либо. И эта нежность не казалась ему бесполезной. Он так же знал, что Нэдзуми не критикует его доброту.

В Номере 6 хватало мягких слов, не приносящих никому вреда, и слов, не несущих веса их последствий.

Боже, какая жалость. Кто-то должен что-то с этим сделать.

Жаль. У меня за них сердце болит.

Мы должны изо всех сил постараться, каждая душа и сердце.

Все должны быть дружелюбнее друг с другом.

В таком окружении он вырос, неосознанно отгородясь от истинного значения и веса его слов. Но в поверхностных доброте и заботе, обещаниях и любви не было совершенно никакой ценности. Они были просто отталкивающими. Сион это уже и без Нэдзуми понял. Он знал, но хотел притвориться, что не в курсе.

Нэдзуми ясно видел мысли, бурлящие в глубине сердца Сиона. Его раздражало смирение Сиона и искусственная доброта, вызванные его колючими словами. Сион знал, что заслужил их уколы. Но…

— Я всегда серьезен, когда говорю с тобой.

Нэдзуми обернулся.

— Хм? Что ты сказал?

— Нет… — Если он сейчас испортит свой ответ, это вызовет еще большее раздражение Нэдзуми. Но Сион обнаружил, что его язык потяжелел и не желал шевелиться.

Я стою здесь и смотрю на тебя со всей серьезностью. Эти слова были тяжелыми — такими тяжелыми, что Сиону тяжело было их произнести.

Крават на плече Нэдзуми заверещал.

Чит-чит! Пи-пи-пи!

— О, черт. Опять опаздываю, — голос Нэдзуми был спокойным. От прежнего раздражения не осталось и следа, — Увидимся, Сион. Как я уже говорил, будь осторожнее, работая у старика. — С этими словами Нэдзуми ушел. Сион остался один — ну, возможно, не совсем один. Гамлет и Цукиё, две мышки, спали у него на коленях.

Сион погладил пальцами их голову и сделал еще один медленный глоток подслащенной горячей воды. Она была вкусной. Он решил, что выражение «сладкий нектар», вероятно, относилось к подобному вкусу.

Дни, проведенные Сионом в Западном Квартале, быстро и незаметно для него отточили его чувства: зрение, слух, обоняние, осязание и вкус. Когда он жил в Номере 6, он до отвала наедался «вкусной» едой. Он мог это делать. Если он хотел, то мог получить любое мясо, овощи, рыбу, сладости или фрукты без ограничений. После переезда в Затерянный Город, ассортимент доступных ему продуктов значительно сузился, но он редко чувствовал себя обделенным.

Пироги и свежий хлеб его матери были простыми, но вкусными, и он никогда не уставал их есть. Но Сиону казалось, что даже их аромат не проник в его сердце так глубоко, как вкус этой горячей воды.

Он осушил свою кружку. Тепло дошло до кончиков пальцев, и тело наполнили силы.

— Ладно, теперь и мне пора идти.

Сион осторожно перенес Гамлета и Тсукио на кровать и встал.

— Но, знаете, вам не кажется, что после прихода сюда я и сам многому научился? Я даже могу разбирать написанные от руки счета. И он говорит, что я так же хорошо протираю пол и мою посуду, как полноценный работник. Полноценный. Мне ведь можно немножко гордиться собой, да?

Я использую собственное тело и мозг, чтобы работать и зарабатывать на этом. Я могу гордиться, какой бы ни была эта работа, какой маленькой ни была оплата. Верно?

Цукио поднял голову и дернул ушами, будто в знак согласия.

***

Черт. Нэдзуми скрипнул зубами. Безнадежный парень, мысленно повторял он. Он не Сиона имел ввиду. Он говорил о себе. Крават тихо пискнул из его плаща.

Скри-скри! Пи-пи-пи!

— Заткнись. Можешь мне не говорить; я сам в курсе. Я просто выместил на Сионе свою злость. Знаю.

Иногда, хотя и очень редко, эмоции Нэдзуми становились нестабильными рядом с Сионом. Его самоконтроль слабел, и мысли слетали с губ неотшлифованными. Они сталкивались, посылая искры и брызги во все стороны. Нэдзуми и не собирался осуждать Сиона. Он знал, что сам был недостаточно праведным или сильным, чтобы обладать таким правом. Но рядом с Сионом он колебался.

Его сердце, желавшее ненавидеть и отвергать все, связанное с Номером 6, колебалось.

Номер 6. Самый отвратительный в мире город. Он не был утопией или святым городом. Эти имена были лишь прикрытием. Стоило убрать это тонкое покрывало, как монстр показывал истинное лицо.

Монстр, пожирающий людей.

Он, не колеблясь, разрушал окружавшие его города и уничтожал целые племена ради собственного процветания. Он грабил, пил кровь и властвовал.

Однажды я его одолею. Для Нэдзуми Номер 6 был противником, которого он должен убить собственными руками, существом, которое должно исчезнуть из этого мира.

Но внутри этого жуткого монстра жил такой мальчик, как Сион. Сион впустил особо опасного преступника в свой дом, обработал его раны, предложил еду и место для сна, лишившись, в результате, обеспеченной жизни представителя элиты. Сион потерял все, но равно признался Нэдзуми.

Сколько бы раз я ни возвращался в ту ночь, я все равно поступил точно так же. Я бы открыл окно и ждал тебя.

Это были прямые и честные слова. Они вонзились в его сердце. На миг Нэдзуми против воли уставился на Сиона, не мигая. Сион определенно не использовал слова для наносной доброты, и Нэдзуми был уверен, что окружавшие его люди были такими же.

Мать Сиона хранила непоколебимую веру, что ее сын вернется, и, ожидая, думала о нем постоянно. Если верить мышам, исполнявшим роль почтальонов, выпекаемые ею кексы и хлеб были такими вкусными, что от предвкушения щеки надувались. А еще та девушка со своей непоколебимой любовью.

Таковы были окружавшие Сиона люди — те, кто прикладывал все силы в своей повседневной жизни. Они были честны в своих словах, не обижали других и жили, не теряя своего достоинства. Эти люди жили внутри монстра.

Если бы он не встретил Сиона, то и понятия не имел бы об этом. Он продолжал бы ненавидеть каждого жителя Номера 6 и желать уничтожения города.

Но он встретил его.

Он узнал.

Могу ли я до сих пор ненавидеть, даже с этим знанием?

Он колебался. Он потерял самообладание. Он становился нерешительным.

Нэдзуми замер и обернулся. Внешние стены Номера 6 отражали тусклый свет сумерек. Их красное сияние наводило на мысль об огне. Давным-давно он видел этот цвет, который впечатался в его память. Он не был алым, бордовым или красным. Это была смесь их всех — цвет, который можно описать лишь как хаос.

Этот цвет все еще маячил перед глазами Нэдзуми, даже когда он вышел из леса и прошел через рынок. Наверное, он его до конца жизни не забудет.

Это был пожар. Дома, деревья, его новорожденная сестра и его мама, державшая ее на руках. Все горело.

«Беги!» — крикнула его мать, охваченная пламенем. Ее прекрасные волосы, кожа, тело превратились в огненную массу. Его отец закрыл своим телом мать, отчаянно хлопая руками, как будто пытаясь потушить пламя. Солдат из Номера 6 навел на них огнемет.

Еще больший поток огня.

Его отца, мать и младшую сестру поглотило пламя, яростно рванувшееся вверх. Самого Нэдзуми, шокированного жаром и болью, отбросило на землю.

Больно. Горячо. Мне страшно.

Горячо, горячо, горячо, горячо, горячо, горячо, горячо.

«Беги! — крик его отца донесся из огня. — Беги! Даже если никто из нас не сможет, хотя бы ты…»

Затем все распалось. Нэдзуми все видел. Он должен был все видеть. Но воспоминаний у него не осталось. Он помнил лишь цвет бушующего пламени, рев — звук завихрений огня был именно таким, рев зверя — и спину старухи.

Его несла на спине бегущая старуха. Ее спина была костлявой, и даже в том возрасте Нэдзуми она показалась очень маленькой. Но она была крепкой. Ее спина и ноги были сильными.

Старуха бежала, продираясь сквозь порхающее пламя и поднятый им ветер, мимо солдат Номера 6. Она бежала сквозь заросли кустарника по дикой тропинке и пересекла быстрый поток.

Нэдзуми жил благодаря этой старой женщине. Он выжил.

Как только Нэдзуми достаточно оправился от ожогов, чтобы двигаться, старуха тут же начала собираться в путешествие.

«Сейчас нам стоит удалиться от дьявола, — бормотала женщина себе под. — Но мы вернемся. Мы вернемся ради мести».

Во время их странствий по каменистым пустошам, позже получившим имя Западного Квартала, однажды ночью старая женщина заговорила.

Она все рассказывала о последних моментах Лесного Народа, бесчеловечных деяниях, которые впоследствии останутся в памяти небольшого числа избранных как Расправа Мао. Ее истории продолжались даже после того, как они поселились в подвальном хранилище в Западном Квартале. Нэдзуми вырос, закопавшись в книги и слушая рассказы старухи. Ему никогда не казалось, что чего-то не хватает. Но рана на его спине отзывалась болью на сказки старой женщины. Голоса его родителей эхом отдавались в голове. Для него это было больно.

Беги!

Даже если никто из нас не сможет, хотя бы ты…

Каждый раз при этом воспоминании его рана болела сильнее. Его шрам как будто корчился. Старуха всегда молча смотрела, как Нэдзуми сжимал зубы и терпел боль. Ее взгляд был холодным и лишенным эмоций.

Разум старухи тоже достигал своих пределов. Ее собственные ненависть, отчаяние и мука угрожали раздавить ее. Она отчаянно сражалась на границе со смертельным искушением. Нэдзуми чувствовал инстинктивно, не разумом, бушующую в ней бурю эмоций.

В ту ночь они спали снаружи на пустыре на окраине Западного Квартала. Это случилось за пару дней до того, как они здесь прочно обосновались. Как обычно, они разожгли костер и спали рядом с ним. Какое-то время после побега все тело Нэдзуми вздрагивало при виде огня. Этот цвет, этот рев, эти крики пронзали его тело, а его раны горели.

Но в течение года этот страх рассеялся.

Огонь был необходим для тепла и жарки мяса. Если он будет бояться его, то замерзнет насмерть. Нэдзуми и это понял.

Страшны люди, а не огонь.

Они по очереди следили за костром через несколько часов сна.

«Можешь спать до рассвета, пока небо на востоке не начнет светлеть. Нечего себя виноватым чувствовать. Нам, старикам, много сна не нужно».

Это случилось как раз перед тем, как Нэдзуми лег спать. Старуха улыбнулась, что было редкостью, добавляя в костер сухую ветку. Пламя нежно бормотало. Это больше походило на писк мыши, чем на рев.

Когда Нэдзуми проснулся, небо на востоке все еще было черным. Он резко встал и осмотрелся. Он услышал тихие всхлипы. Этот голос его и разбудил.

Костер еще горел. Пламя колыхалось.

«Бабушка… что случилось?»

Старуха свернулась в комок, спрятав лицо в ладони и всхлипывая. Нэдзуми никогда раньше не видел ее слез. Он придвинулся к ней и положил руку ей на колено.

«Что такое? Ты голодна? У тебя что-то болит?»

Женщина ему не ответила. Она молча всхлипывала без остановки.

«Давай, расскажи мне, что случилось. Болит что-то? Ты расстроена?» — Нэдзуми потряс колено женщины. Она была единственным человеком во всем мире, кому он мог доверять и у кого учился.

Я не хочу, чтобы ты плакала.

Не мучайся. Не грусти. Пожалуйста, бабушка.

«Прости… — всхлипывания прекратились. — Позор мне… но я не могла это вынести…»

«Но что случилось? Ты в порядке?»

Женщина протянула руку и погладила Нэдзуми по голове.

«Моя любимая родина так близко. Но… сейчас большая часть леса Мао потеряна. На этом месте вздымается этот адский город. Мало что осталось от леса. Где выросла я, твои мать и отец, где ты сам вырос. Теперь мы даже ступить не можем в этот клочок леса. Да, он близко… так близко…»

«Бабушка… — Нэдзуми коснулся пальцами щеки женщины и вытер слезы. Они были на удивление горячими. — Не плачь. Ты не можешь плакать. Это ослабит твое сердце».

Старуха кивнула и посмотрела Нэдзуми в глаза.

«Позволь научить тебя песне».

«Песне?»

«Да. Твоя мать была величайшим Певцом среди всех Мао. Я тоже — много, много лет назад. Я научила твою маму, как Петь».

«Ты меня научишь?»

Старуха посмотрела Нэдзуми прямо в глаза и кивнула еще раз. Она больше не плакала. Ее сухие глаза были темнее, чем небо. Ее темные глаза отражали пламя костра.

«Ты подходишь на роль Певца. Ты часто ходил в лес со своей мамой и пел. Ты помнишь?»

Нэдзуми помотал головой.

Все его воспоминания были смутно привязаны к тому дню, когда все исчезло в огне. Он с трудом мог вспомнить что-либо четко.

«Только… голос».

«Ты сказал, голос?»

«Я помню голос. Голос сказал: «Я научу тебя песне, которая понадобится тебе, чтобы выжить».

Иди сюда.

Позволь научить тебя песне. Я научу тебя песне, которая понадобится тебе, чтобы выжить.

Разве он не слышал, как голос произнес эти слова?

Старуха удивленно посмотрела на него, ее рот дернулся.

«Это был… голос твоей матери?»

После ее вопроса Нэдзуми замолк на миг. Он не помнил голоса матери. Беги — только этот крик упрямо звучал в его ушах, перекрывая ее пение и смех. Но, хоть он и не помнил, в одном он был уверен — тот голос не принадлежал его матери.

«Нет. Это не был… человек».

«…Ясно. — С ее искривленных губ слетел вздох. — Ясно, ты уже знаешь».

«А? Я ничего не знаю. Мне кажется, я слышал этот голос во сне». — Наверное, это был просто сонное видение, иллюзия. Но старуха медленно покачала головой.

«Это был не сон. Ты Певец. Лесная Богиня избрала тебя».

«Лесная Богиня…»

« Да. Она сама и есть лес. Она благословляет Лесной Народ и в то же время держит его в страхе. Она всегда рядом, присматривает за нами, приносит счастье. Временами она ранит нас, уничтожает и устраняет нас».

Уничтожает и устраняет. Она об огне? Он выжигал, похищал и отправлял все в небытие.

«Нет. — Старуха точно почувствовала невысказанные мысли. Она решительно покачала головой, будто обрывая его слова. — Огонь другой. Его принесли люди. Это результат людской злобы и жадности. Это не то же самое, что уничтожение, принесенное Лесной Богиней».

Старуха подбросила в огонь сухих веток. Пламя слегка поднялось. Огонь перед ними был мягким. Он дарил тепло и жар для готовки.

«Люди из этого дьявольского города сожгли наш лес. Они превратили святое обиталище Лесной Богини в пепелище».

«Лесная Богиня тоже умерла в тот день?»

«Лесная Богиня не умирает. Ее никогда не убить руками человека. Людям из дьявольского города не ведома Богиня. Им не знаком ее ужас. Они не пытаются узнать».

«Он называется Номер 6».

«Кто?»

«Город называется Номер 6. Я слышал от кого-то».

«Кого?»

«Путешественника. Он сказал, что он бард».

Нэдзуми встретил людей в белом, когда собирал хворост в степи. У всех них к спинам были привязаны белые сумки.

Они сказали ему, что в мире существует шесть городов-государств, и люди собрались в этих местах и рядом с ними, чтобы выжить. Среди них Номер 6 был самым красивым и богатым, так же, как и самым закрытым.

— У тебя хороший голос, — сказал ему бард верхом на лошади. У мужчины были светло-карие глаза, того же цвета, что и степная земля. — Очень хороший голос. Если будешь заниматься, станешь первосортным певцом. Как насчет этого, дитя? Может, пойдешь с нами?

Нэдзуми соврал бы, если бы сказал, что это предложение его совсем не привлекало.

Он смог бы путешествовать по миру в компании инструментов и песен. Свободный от ненависти, свободный от груза воспоминаний, он бы смог петь, играть, танцевать сколько душе угодно.

Нэдзуми сильно привлекала эта идея.

Он ощущал то же удовольствие, как если бы погрузился в холодный чистый поток. И все же он отступил на шаг и мотнул головой.

Он не мог уйти и бросить старуху. Более того — он не мог жить и позволить городу остаться безнаказанным. Он не собирался отбрасывать свою ненависть.

«Понятно. Плохо, — вздохнул странствующий бард и перегнулся через лошадь. — Уверен, однажды мы встретимся. Ты такой же, как мы. Ты не оседлый, а странствующий человек. Просто, чтоб ты знал, я насквозь вижу истинную сущность людей», — он усмехнулся.

Его длинные пальцы, подходящие для игры на музыкальных инструментах, коснулись лошадиной шеи. Пустынная лошадь заржала. Она поскакала рысью на своих крепких, толстых ногах.

Группа людей исчезла в облаке пыли, которую они же подняли.

«Номер 6, — пробормотала женщина, уставившись в огонь. — Имя неважно. Этот город и те, кто живет в нем, падут однажды. Лесная Богиня их не простит».

Ветки горели. Пламя освещало профиль старухи в темноте.

«Лесная Богиня не простит. Она обрушит на них правосудие».

«Это значит, что самим нам не надо мстить?»

Можем ли мы отбросить эту ненависть, память о том крике?

«Нет, я не забуду, — сказала старуха. — Я не откажусь от ненависти. Возможно для меня… уже слишком поздно. Я слишком стара. Наверное, я не доживу до суда Божьего, чтобы увидеть его своими глазами. Поэтому я отомщу за себя. Если бы я смогла нанести хоть один удар…»

И старуха сдержала слово. С ножом в руке она бросилась на мэра, который приехал в Исправительное Учреждение с проверкой. Женщина не смогла даже одежду его порезать, не то, что ножом ударить. Ей выстрелили в грудь, и она так и умерла, с ножом в руке, на руках ринувшегося к ней Нэдзуми. Было почти чудом, что Нэдзуми не убили вместе с ней.

Его схватили и бросили под землю, где он встретил мужчину, назвавшегося Роу. Роу каким-то образом связывался со старой женщиной, поскольку знал все о Нэдзуми и полностью принял его.

«Я передам тебе все свои знания», — сказал Роу. Звучит похоже на то, что сказал голос Богини, иронично подумал Нэдзуми.

Это было за два года до встречи с Сионом.

Нэдзуми остановился посмотреть на небо. Солнечные лучи быстро слабели и были на гране угасания. Дни в Западном Квартале были короткими, ночь наступала рано. Поскольку небо закрывал нависающий силуэт Номера 6, солнце лишь ненадолго освещало эти земли.

Номер 6 даже небом управлял. Он разорвал и поглотил мир, который не должен был никому принадлежать.

Нэдзуми мягко ощутил свою спину. Даже сейчас она иногда болела. Его ожог пульсировал, будто приказывая ему никогда не забывать.

Никогда не забывай. Никогда не забывай. Никогда не забывай. Никогда не забывай.

Я не забуду. Я не смог бы, даже если бы и захотел.

Он презирал Номер 6. Город убил его отца, мать и старуху. Он сжег лес и расправился с Лесным Народом. Не колеблясь, он давил людские жизни ради собственного процветания. Он желал не сосуществовать, но только править, восседая на троне из бесчисленных трупов.

Только его собственное процветание, собственное блаженство, его собственное удовольствие. Каким же ужасным он был созданием.

Нэдзуми презирал его.

Вихри его ненависти почти душили его. Но…

Сион тоже жил в этом городе. Для Нэдзуми любое живое создание из Номера 6 становилось объектом ненависти. Он не только правительство ненавидел, но так же и жителей города, как тех, кто жил незаслуженно, в неведенье; им не хватало силы воли даже на то, чтобы просветить себя.

Ненавидишь? Правда? Тогда ты можешь себя заставить и Сиона ненавидеть?

Нэдзуми вопрошал сам себя.

Смогу ли полностью ненавидеть Сиона?

Этот вопрос всегда был горьким. От горечи, растекавшейся во рту, немел язык.

Моя ненависть так сильна, а рана болит так сильно, и все же…

Он двинулся вперед и снова остановился. Он услышал мелодию. Нэдзуми навострил уши. Он ее слышал.

Нэдзуми ускорил шаг. Он завернул за угол и наткнулся на арену, усеянную булыжниками. На краю этой арены стоял небольшой театр — его рабочее место.

Прислонившись к белому валуну, мужчина играл на струнном инструменте. И его длинная верхняя одежда и штаны, рванные на щиколотках, были потускневшими и грязными. Невозможно было сказать, какого цвета они были раньше. Но инструмент в его руках был достаточно великолепным, чтобы притягивать взгляды.

Четыре струны крепились к грушевидному корпусу, а корпус этот ловил слабые лучи вечернего солнца и искрился. Прищурившись, Нэдзуми мог разглядеть, что корпус покрыт замысловатыми узорами и украшен кусочками золота, серебра и мутного серебра.

Инструмент производил странную музыку. Она была довольно ясной, что добавляло ей печали. Она мягко касалась грусти, затаившейся в глубинах человеческого сердца. Музыка не тревожила печаль, а лишь Нежно смягчала ее.

Мужчина поднял взгляд. Их глаза встретились. Это был тот бард? Мужчина, позвавший его с ними много лет назад? Судя по его виду, вполне может быть, но все же он казался совершенно незнакомым.

Мужчина заиграл активно. Родилась мелодия.

Нэдзуми начал подпевать. Он не мог ничего поделать. Музыка мужчины и голос Нэдзуми смешались и мягко расцвели. Как и небо, которое теперь начало светлеть, песня, похожая на цветущий цветок, текла широкой рекой.

Это было успокаивающее чувство.

Тело Нэдзуми стало легче, как будто его пронизывал ветерок. Порхая на ветру, он поднялся высоко в небо.

В воздухе он танцевал вверх и вниз, крутился, описывал широкий круг и взлетал.

Пальцы мужчины замерли. Нэдзуми тоже замолк.

— Не останавливайтесь, — попросил женский голос.

— Продолжай петь, — добавил мужской.

Их окружила толпа людей.

Я даже не заметил такую кучу народа. На миг у Нэдзуми холодок по спине пробежал. Обычно он был крайне чувствителен к присутствию позади него. Даже шагов ребенка хватило бы, чтобы он среагировал. Он настораживался даже при звуке катящегося камешка. Иначе он бы не выжил.

Если и было исключение, то только Сион. Лишь присутствие Сиона он временами не замечал. По непонятной ему причине, он не ощущал Сиона.

— Позволь еще послушать.

— Пой, пой!

— Позволь снова услышать твою песню!

Мужчина посмотрел на Нэдзуми и усмехнулся.

— Ну что, юноша? Как насчет еще одной?

— Не-а, у меня времени нет. Мой занудный шеф уже здесь.

— Привет, Ив! — его схватили за руку. Нэдзуми обернулся и умело сбросил руку.

— Здравствуй, Менеджер. Выглядишь, как всегда, эффектно.

Менеджер, одетый в красный пиджак и галстук-бабочку, упер руки в бока и расставил ноги. Выглядел он крайне недовольным.

— О чем ты думаешь, выступая в таком месте? Эти люди и цента не заплатили! Не знаю, чем ты занимаешься, устраивая концерт тем, кто даже не является нашими клиентами. Глупо… что? Что смешного?

— Нет. Просто интересно, тронуло ли это и тебя, менеджер.

— Что… не будь идиотом! — пробормотал менеджер. — Я просто вышел глянуть, поскольку тебя так долго не было. И обнаружил тебя здесь во время твоего милого уличного выступления. Занимайся работой, которая деньги приносит, вот что я скажу.

Менеджер дернул за концы своих закрученных кверху усов, затем повернулся к мужчине, смягчив свое лицо учтивой улыбкой.

— Скажите-ка, сэр, Вы весьма впечатляюще играете. Не желаете работать со мной? С Вашей игрой и пением Ива мы точно станем притчей во языцех. Мы соберем огромную толпу.

Мужчина молча помотал головой в знак отказа.

— Хотел бы я от тебя это услышать.

— Ив, избавь меня от этого бреда, — прошипел менеджер. — Я всегда плачу тебе изрядные суммы.

— О, правда? Вероятно, мое и твое понимание «изрядной суммы» отличаются.

Мужчина тихо поднялся. Он приблизился к Нэдзуми и прошептал ему на ухо:

— Ты тоже ветер?

Ветер?

— Ветер, дующий над землей, как ему вздумается. Он не оседает и не пускает корни в одном месте. Как мы.

Нэдзуми посмотрел мужчине в глаза. Они были светло-голубыми. Мог ли он оказаться бардом?

— Вы поете, мы играем, — продолжил он. — Вот кто мы такие. Но почему ты поселился здесь? Почему не станешь свободным, как ветер? Что захватило тебя и удержало здесь?

Мужчина отстранился. Он забренчал всего одной струной. Затем он убрал свой инструмент в сумку и перекинул ее через плечо.

— Лучше освободись быстрее, юноша.

Нэдзуми не смог ему ответить. Он просто смотрел, как мужчина уходит.

Что захватило тебя и удержало здесь?

Смогу ли я разорвать эти цепи? Смогу ли избавиться от цепей ненависти? АСион, сковавший меня? Освобожусь ли я?

Однажды я выберу такой путь.

Этот день настанет.

Тогда придет время прощаться, Сион. Время прощаться, Номер 6.

— Расходитесь, расходитесь! Если хотите послушать пение Ива, возвращайтесь в театр с деньгами. Сегодня большой концерт! — слышался из толпы скрипучий голос менеджера.

Нэдзуми стоял как вкопанный, ветер пролетал мимо, гладя его волосы.