Там, откуда ты звонила (Новелла) - 2.1 Глава
Зеркала не всегда говорят правду. Когда люди смотрят на своё лицо в зеркало, световые лучи отражаются от его поверхности, преломляются роговицей, проходят через зрачок, повторно преломляются в хрусталике, проецируются на сетчатку, преобразуются в нервные импульсы и наконец отправляются в зрительный центр головного мозга. Тем не менее как раз перед моментом осознания они могут исказиться призмой нарциссизма.
Короче говоря, не существует такого человека, который способен смотреть на себя объективно. Человеческие глаза видят только то, что хотят видеть, и на этой основе восстанавливают окружающий мир так, как считают нужным. Подходя к зеркалу, подсознательно смотришь под таким углом и с таким выражением, чтобы выглядеть красивее, и зацикливаешь внимание на тех частях лица, в которых наиболее уверен. Большинство людей, которые говорят: «Я плохо получаюсь на фотографиях», – просто не могут принять тот факт, что изображение их лучших сторон, которое они видят в зеркале, не совпадает с реальностью. По крайней мере, я так думаю.
Многие не признают существование этой призмы, пока не достигают достаточного возраста, чтобы различить её. Невезучие люди – или, наоборот, невероятно везучие – всю жизнь даже не подозревают о ней. Мало кто думает о себе не как о Золушке, а как об одной из её сводных сестёр. В молодости поголовно все принцы и принцессы. Тем не менее с возрастом мы начинаем разрываться между собственным видением и мнением окружающих, и нам не остаётся ничего, кроме как понизить свою самооценку. Я не принцесса. Я не принц.
Я рано осознал это: летом в четвёртом классе. Мы обсуждали распределение ролей в пьесе для школьного фестиваля в сентябре. До того дня я думал о своей родинке только как об отметине. Даже если одноклассники дразнили меня из-за неё, я думал, что не отличаюсь от детей в очках или пухляшей – ничего особо странного я не замечал. Даже когда мне давали соответствующие клички, я не сильно огорчался. В какой-то степени я наслаждался этим, считая дразнилки доказательством того, что со мною можно легко поладить.
Но заявление одного мальчика показало мне другую сторону.
«Как насчёт «Призрака Оперы»?»
Он поднял руку, указывая на меня.
«Посмотрите, Ёсуке идеально подходит на роль Призрака!»
На уроке музыки несколько дней назад мы полчаса смотрели запись мюзикла «Призрак Оперы». Призрак носил маску на правой стороне лица, чтобы скрыть своё уродство, поэтому тот мальчик, вероятно, провёл параллель со мной, когда смотрел.
Это была лишь спонтанная шутка. Послышалось несколько тихих смешков, и даже я подумал про себя: да, я понял.
Так или иначе, когда наша вечно ласковая классная руководительница услышала эту шутку, она взорвалась от злости. Она ударила по столу и гневно прокричала: «Вы хоть понимаете, о чём говорить можно, а о чём нельзя?!» – а затем схватила шутника за шкирку и поставила перед доской, чтобы серьёзно отчитать. Нотации утихли только со звонком на обеденный перерыв. Его глаза совсем покраснели от слёз, а атмосфера в классе давила на всех. Им казалось, что это я свёл на нет их радостные приготовления к фестивалю.
В том кабинете, где никто не говорил ни слова, а только позвякивала посуда, я познал правду. Ох. Так моя родинка – не то, над чем можно посмеяться и забыть. Этот изъян настолько ужасен, что даже взрослые жалеют меня. В сравнении с «недостатками» вроде очков, полноты или веснушек, которые можно полюбить, он относится к иному виду неполноценности – он делает меня откровенно жалким.
С того дня меня неожиданно стали заботить чужие взгляды. Как только я всё понял, то увидел, что гораздо больше людей, чем я предполагал, обращают внимание на моё родимое пятно. Может, я просто накручивал себя, или пылкая речь учительницы послужила тому причиной, но большинство моих одноклассников стали хуже относиться к нему. Я ничего не мог с этим поделать, поэтому просто возненавидел эту отметину на своём лице.
Я искал в библиотеках, как можно свести родинки, но причина возникновения моей была иной, нежели у распространённых наследственных пигментаций вроде невуса Ота и монгольского пятна (1), потому я не мог найти эффективного способа удалить её. Были случаи, когда подобные пятна пропадали сами, но даже такие чудеса, казалось, происходили с менее яркими родинками, чем у меня.
Когда я был ребёнком, мама водила меня по разным больницам, но всегда безрезультатно. В течение многих лет эта тема не поднималась в моей семье, но, увидев тем летом, как я отчаянно пытаюсь хоть что-то разузнать, мама снова начала искать лечение. Я помню мелодию, которая играла в каждой больнице, в которую мы приходили. У людей в залах ожидания всегда были внешне различимые дефекты кожи, и всякий раз, когда они видели пациента, чьё состояние было хуже, чем у них, они, казалось, находили в этом утешение.
Пройдя всех этих дерматологов, я узнал, что существуют те, кто страдают от более серьёзных проблем с кожей, чем я. Но этот факт нисколько не утешил меня. Я наоборот ощутил, что сыт по горло этими непонятными болячками. Моё положение было далеко не из худших. Но это совсем не означало, что со мной всё в порядке.
С усилением скопофобии (2) моё поведение становилось всё страннее: я решил, что выгляжу чудаковато, и стал бояться чужих взглядов – так продолжалось долгое время, и я почти ни с кем не разговаривал, когда приходил в школу. Я был одержим манией преследования, думал, что противен каждому, и никому не верил, даже если мне дружелюбно улыбались.
Однажды ночью я проснулся оттого, что по неизвестной причине меня вдруг начал бить озноб. Я не был простужен, а на улице было больше 20-ти градусов, но меня невыносимо сильно трясло. Я поспешил к шкафу, достал оттуда ватное одеяло, положил на кровать и нырнул под него.
Даже утром дрожь не прекратилась. Из-за неё я пропустил уроки и на следующий день с неохотой надел в школу зимний свитер. Мама заподозрила, что это атаксия, и посетила со мной несколько больниц, но там не имели ни малейшего представления о том, как меня вылечить и посоветовали не ходить в школу некоторое время. К счастью, других симптомов помимо озноба не обнаружилось, и это никак не повлияло на мою жизнь: я просто начал тепло одеваться.
Так начались мои преждевременные летние каникулы.
То лето показалось мне ужасно холодным. Когда вокруг вовсю пели цикады, я пил горячий чай, свернувшись под толстым одеялом. По ночам я спал, обнимая бутылку, наполненную горячей водой. Когда родители уходили на работу, я выходил на улицу подышать свежим воздухом. Интересно, что думали соседи, наблюдая за тем, как я в двухслойной одежде стоял под палящим солнцем?
Когда мама поняла, что причиной моей атаксии является стресс, вызванный переживаниями о родинке, она прекратила расспрашивать меня о школе.
«Просто хорошенько отдохни, – только и сказала она. – Не беспокойся, что медленно поправишься. На самом деле лучше бы нам придумать, как побороть твой озноб раз и навсегда».
Что бы со мной стряслось, если бы такое состояние продлилось до зимы? Даже летняя жара за 30 казалась полярной зимой. Если бы температура на улице опустилась ниже нуля, наверное, я бы насмерть замёрз. Или меня начал бы мучить жар, и я стал бы голым валяться в сугробах.
Но мне не выпало шанса проверить. День на двадцатый моих преждевременных каникул дрожь прекратилась, будто её и не бывало.
Я бы сказал, что это всё благодаря Юи Хаджикано.