Там, откуда ты звонила (Новелла) - 2.2 Глава

Когда я впервые пошёл в старшую школу, стояла хорошая погода.

Просунув руки в рукава светлой летней формы и переобувшись в новые туфли, я открыл дверь и был охвачен жаром, исходящим от влажного асфальта. Старичок по соседству поливал газон у входа, а потемневшая от воды дорога радостно сверкала на солнце. Деревья и столбы электропередач отбрасывали длинные тени, а разросшийся на пустыре лопух испускал терпкий запах.

У меня даже голова закружилась от стольких ощущений. В этом году мне исполнялось 16, но начало лета всё ещё казалось мне чем-то необычным. Я почувствовал, что и в этот раз к нему не готов.

Лето переполняет всё вокруг жизненной силой. Солнце светит в десять раз сильнее, дождевые тучи разлетаются кто куда, растения чудовищно быстро растут, насекомые стрекочут, как полоумные, а люди, ликуя, пляшут в зной. А ещё, когда жизнь обретает чрезмерное могущество, то же происходит и со смертью. Страшные истории о призраках неразрывно связаны с летом, вероятно, просто потому, что помогают забыть о жаре. Может быть, мы все подсознательно понимаем, что, чем сильнее полыхает пожар, тем быстрее он выгорит. Ради такой яркой жизни нам приходится брать силы в долг у самих себя, после чего мы должны его вернуть.

Во всяком случае, воспоминания об этом питают нас до следующего лета, но с течением времени они всё сильнее и сильнее ослабевают. Поэтому мы каждый раз удивляемся, осознавая, какое же лето яркое.

Я наивно полагал, что вышел из дома с большим запасом времени, однако пришёл на станцию как раз перед тем, как поезд тронулся. Пассажиры уже высыпали на платформу, и я услышал, как визжат тормоза.

Когда я показал контролёру свой проездной и прошёл через турникет, то услышал жизнерадостное: «Доброго пути!» Я обернулся на голос и понял, что это тот самый человек, который постоянно сверлил взглядом мою родинку.

Найдя это странным, я сел на поезд. Меня окутал запах пота и сигарет, обеспечив отвратительное начало дня.

Оглядываясь вокруг в поисках свободного места, я заметил двух девушек у дверей, одетых в форму другой старшей школы, которые указывали на меня, смеясь над моей родинкой. Я застонал и взглянул на одну из них, будто интересуясь, всё ли с ней в порядке. Она, смутившись, отвела глаза и робко улыбнулась.

На меня крайне редко так реагировали, это выбило меня из колеи, как и приветствие контролёра на станции. Может, мир стал чуточку прекрасней с того момента, как я оказался в больнице? Я потряс головой; нет, такого произойти не могло. Может, просто наступившее лето подняло всем настроение.

Я сошёл с поезда три остановки спустя, смешался с толпой людей в одинаковой форме и минут тридцать шёл до школы. По всей видимости, рядом находилась начальная школа, потому что мимо меня прошло много младшеклассников. Примерно треть из них обращали внимание на моё лицо и здоровались с улыбкой. Я колебался, но всё же отвечал им.

На той же улице, что и станция, в тесном жилом районе за железнодорожным переездом стояла школа, в которую я поступил: Первая старшая Минагисы. Само здание было просто найти, но главные ворота были такими маленькими, что их можно было легко спутать с чёрным ходом – тем, кто был здесь впервые, приходилось несколько раз обходить ржавый забор, чтобы их обнаружить.

На серых абсолютно одинаковых стенах висело три плаката, гласящих о незначительных достижениях каких-то мелких клубов. Карнизы, не помнящие дождя, остались грязными даже после чистки и казались совершенно убогими. Я посещал эту школу только второй раз, но, без сомнений, она была лишена изящества.

Примерно на полпути от станции до школы я краем глаза заметил странное шевеление. Я остановился, обернулся и встретился взглядом с собой в дорожном отражателе. Оказалось, я просто заметил, как дёрнулось моё собственное отражение.

Я собирался продолжить идти, но что-то меня остановило.

Навязчивое, беспокоящее ощущение.

Я отошёл, оглядел себя. Проверил одежду. Школьная форма была в полном порядке. Рубашка застёгнута на все пуговицы. Штаны надеты не задом наперёд, ремень застёгнут.

И всё равно я обернулся снова и вгляделся в зеркало.

Что-то было не так. И я искал, что именно.

Само собой, я смотрел в тот же отражатель, у которого у меня и возникло это чувство.

Не боясь замарать руки, я протёр грязное зеркало и взглянул на своё отражение ещё раз.

И тогда я понял.

Человек, смотрящий на меня из отражателя, был похож на меня. Но это был не я. У него была внешность моего идеала, моего «если бы я только был таким», того, кого я представлял себе время от времени.

От огромного родимого пятна не осталось и следа, будто его взяли и смыли.

Мир вокруг в тот же миг отошёл на задний план. Я в оцепенении замер перед зеркалом.

Я пребывал в глубоком замешательстве.

Кто-то задел меня сзади, и я чуть не грохнулся на землю. Я слышал извинения, но сейчас мне не было до них никакого дела. Я с подозрением глянул на себя, продолжающего пялиться в зеркало, и ушёл.

Я с опаской тщательно ощупал место, где находилась родинка. Я убедился, что это не было вызвано игрой света или искажением, вызванным грязным отражателем.

Интересно, есть ли безошибочный способ определить, сон это или реальность? Сны, в которых исполняются желания, встречаются крайне редко. Большинство снов основано на человеческих мечтах и скрытом беспокойстве. Сны, в которых вы преодолеваете свой комплекс неполноценности, вероятно, являются самым показательным примером. Пока я не переволновался, мне нужно было подтвердить, что это взаправду.

Я закрыл глаза на десять секунд. Может, так происходит только со мной, но, когда я закрываю глаза или уши во сне, чтобы перехватить поток информации, цепь образов часто рвалась, и я просыпался. Всегда, когда мне снились кошмары, и я осознавал, что это они и есть, я использовал этот метод.

Но спустя десять, двадцать, тридцать секунд, ничего не изменилось. Я по-прежнему ясно ощущал мир.

Я открыл глаза и посмотрел в зеркало. Родинки я, конечно же, не увидел.

Это не сон. Я должен поразмыслить над этим. Итак, следующий вопрос.

Что происходит?

Я отчаянно пытался придумать причину. То, что мне никак не удавалось выдвинуть теорию, которая достойна называться теорией, было вызвано не только недосыпом. Где-то в глубине души я знал – до тех пор, пока не переменился ход моих мыслей – я знал, что не получу ответа, если просто буду нервничать. Не желая верить в одно абсурдное предположение, в попытках придумать другое обоснование я просто бродил по кругу.

Но я был не в силах согласиться с этим. Я не смог бы принять это заключение, не услышав подтверждение из её собственных губ.

Я хотел пойти куда-нибудь, где есть телефон-автомат. Но я не имел ни малейшего понятия, как я сделаю это на территории школы, где совсем не ориентируюсь. Тем не менее внутри должен быть хотя бы один. Возможно, лучше всего будет просто продолжить идти. В любом случае, я не могу вечно стоять посреди дороги. Вокруг уже не было ни души, и если я в ближайшее время не сдвинусь с места, то не успею совершить задуманное до начала первого урока.

Я неохотно отвернулся от отражателя и устремил взгляд в сторону школы, маячившей в просветах между домами.

Несмотря на то что школа только открыла мне навстречу свои двери, она потеряла для меня всякий смысл. Даже классного руководителя в насквозь пропахшей растворимым кофе учительской я слушал вполуха. Обо всём он говорил страстным тоном, явно излишне усердствуя. «Теперь влиться в коллектив будет сложно, но класс хороший, поэтому отнесись к этому серьёзно, и всё получится», «тебе нужно познакомиться со всеми до начала летних каникул, поэтому удачи» и тому подобное.

Он был честным человеком лет тридцати с блестящими приглаженными волосами. Его звали Касай. Спустя пять минут с того момента, как он начал говорить, пришёл какой-то другой сутулый преподаватель и что-то шепнул ему. Как-то даже поникнув, он велел мне подождать здесь и покинул учительскую.

Как только Касай ушёл, я без спроса вышел из кабинета и направился в служебный туалет. Убедиться в том, что родинка сошла совсем. Я не мог избавиться от предчувствия, что, когда я взгляну на неё, всё вернётся в норму. Потому что так же просто, как исчезла, она может появиться вновь.

Конечно, это беспокойство было беспочвенно. Естественно, она сошла. Я уперся руками в стену, как будто был готов рухнуть, и продолжил смотреть в зеркало.

Я много лет так не вглядывался в собственное лицо.

Оно не кажется таким уж плохим, подумал я, если бы только оно не принадлежало мне.

Я уже не мог сдвинуться ни на шаг с места, где стоял. Полагаю, я был одержим навязчивой идеей задержать свой взгляд ещё на мгновение, чтобы этот образ отпечатался в моей памяти. Если я отвернусь, вернётся ли родинка? Если я прекращу смотреть и не буду воспринимать «себя без родинки» как норму, заметит ли разум то, что моё тело не соответствует моим представлениям о нём, и воссоздаст её? Я не мог выбросить эти сомнения из головы.

Прошла пара минут, прежде чем Касай открыл дверь в туалет и окликнул меня, или, может, минут двадцать. Благодаря его: «Эй, Фукамачи», – я окончательно пришёл в себя. «Я понимаю, что ты нервничаешь в свой первый день, но не пропадай так внезапно».

Я нисколько не нервничал, мне было плевать на людей, с которыми я должен был встретиться – но мне не хотелось объясняться. Я извинился за неожиданное исчезновение, и Касай потрепал меня по плечу: «Не накручивай себя. Всё пройдёт хорошо».

Я не помню, что я говорил, представляясь классу. Думаю, я сморозил что-то более или менее связное, и, кажется, я подобное уже слышал где-то прежде. Голова была забита мыслями о внезапном исчезновении родинки, поэтому времени на подготовку речи у меня не было. Если судить по мрачной физиономии Касая, представился я так себе. Я чувствовал, что среди студентов появилось какое-то шевеление.

Я произвёл не лучшее первое впечатление. Всё же, я никогда и не хотел подружиться со своими новыми одноклассниками, поэтому не собирался возражать, если они меня возненавидят.

Тот факт, что моё родимое пятно действительно пропало, и мне не привиделось, подтвердился. В основном, когда люди впервые встречают меня, они несколько секунд глядят на меня с любопытством или отводят взгляд и стараются не смотреть мне в глаза. Но никто из моих одноклассников так не отреагировал. Видимо, они решили, что я просто парень с плохими социальными навыками.

После моего простенького приветствия и сдержанных хлопков, Касай указал на пустующее место у дальней стены и сказал сесть там. В двух рядах ближе к окну было по семь парт, а в остальных пяти сидело по шесть человек. Поэтому мне пришлось сесть за одну из двух самых дальних парт.

Взгляды, которые я ловил, пока шёл до своего места, отличались от тех, что были прежде. Были то любопытные взгляды, обращённые к однокласснику, появившемуся на три месяца позже обычного, или насмешливые в сторону парня, который не смог даже нормально представиться, я не мог сказать точно.

Было озвучено ещё несколько новостей, и утреннее собрание подошло к концу, а на замену Касаю пришёл другой преподаватель, который без промедления начал урок. Учительница английского, женщина лет двадцати пяти с короткой стрижкой, казалось, не обратила внимания на новое лицо, внезапно появившееся в её классе. Я не особо слушал её, глядя в пустую тетрадь и думая о своей родинке.

Я слышал чёрных цикад, которые стрекотали на деревьях, окружавших велосипедную парковку. Все ученики с одинаково серьёзными лицами слушали учителя. Если они не могли с чем-то справиться, их выражения принимали обеспокоенный вид и светлели, когда они понимали то, чего не знали прежде. Они сильно отличались от тех, с кем я учился в средней школе.

Урок пролетел, не успел я и глазом моргнуть, и наступила перемена. Меня не окружила толпа любопытствующих, желающих задать мне вопрос. Некоторые кидали на меня косые взгляды, пока я сидел, абстрагировавшись, и ни с кем не разговаривал, но на этом дело ограничивалось. Половина учеников разбилась на группы, и я услышал их болтовню. Другая половина сидела над открытыми учебниками и тетрадями. Я собирался было искать телефон-автомат, но за десять минут обнаружить хоть один в школе, которую я никогда не осматривал прежде, не представлялось возможным. Мне оставалось только дождаться обеда.

Устав от солнечного света, я оглядел пустое место справа наискосок от меня. Хозяин парты, кажется, не пришёл, поэтому внутри ничего не было. На задней спинке стула перманентным маркером было написано число «1836». Что оно значит? Определённо, это не номер парты.

Прозвенел звонок, ознаменовавший конец перерыва, и ученики поспешили занять свои места. Вскоре после начала второго урока то ли из-за отсутствия сна прошлой ночью, то ли из-за странных событий, произошедших этим утром, на меня навалилось тяжёлое, как мокрое полотенце, ощущение сонливости. Не желая уснуть на уроке в первый же день, я ущипнул себя за лоб и отчаянно пытался бороться со сном, но, к сожалению, в считанные минуты мои веки сомкнулись.

Я спал только минут двадцать, но увидел необычно яркий сон. Сон, в котором моя родинка вернулась. Умывая лицо, я поднял взгляд и увидел её. Ах, слава богу, это был всего лишь сон, подумал я, и плечи опустились с облегчением.

Во сне я был удручён этим, но также чувствовал и облегчение. Может, я, прожив так долго со столь ненавистным недостатком, всё же начал немного любить его. Или, возможно, оно было вызвано освобождением от давления отсутствия отговорок, которые порождало это родимое пятно.

Я проснулся от тычка в предплечье. Это позволило мне понять, что я больше не в больничной палате и даже не дома. Я нахожусь в классе, поэтому меня разбудил не смотритель и не родители.

Я посмотрел направо. Меня подняла девчонка, сидевшая на соседнем месте, а теперь смотрела на меня, будто бы поражённая неосторожностью того, кто задремал ранним утром в первый день учёбы. Интересуясь, сколько времени я проспал, я выпрямился и взглянул на настенные часы. Второй урок уже заканчивался. Скорее всего, она разбудила меня прямо перед прощанием.

Я склонил голову и поблагодарил её, но она уже устремила свой взгляд на доску. Такое чувство, будто она демонстративно меня игнорировала. Как будто пыталась сказать: «Не нужны мне твои благодарности». Может, она разбудила меня не из добрых намерений, а потому что учительница накричала бы на меня за сон на уроке, и она хотела избежать подобной сцены в классе.

Мой взгляд остановился на ней. Аккуратные ушки были обрамлены чёрными волосами по грудь – правильной формы лицо и тонкая шея выделялись на их фоне. На первый взгляд черты лица довольно простенькие, но, если приглядеться, ярко выраженные. Матроска Первой старшей школы Минагисы сидела на ней, как влитая. Эта девочка выглядела до смешного серьёзной, глядя на доску, создавая впечатление упрямой и не особо податливой девушки. У неё была необычно прямая осанка, будто она находилась на чайной церемонии, и всё же была ниже остальных девушек, сидевших рядом.

Проще говоря, такие, как она, далеко стоят от хулиганов вроде меня. Я сомневался, что мы сможем поговорить с глазу на глаз хоть о чём-нибудь, пусть даже о том, как держать палочки для еды.

Урок закончился. Я немного тревожился из-за своего сна. Когда я встал со своего места, чтобы пойти в туалет и снова проверить свою родинку, девушка, что разбудила меня, промямлила что-то в мою сторону.

Сначала я не заметил, что ко мне кто-то обратился. Если перечислять всех людей, которые заговорили бы со мной сами, то я бы назвал Хаджикано и кучку бездарностей, тоже отринутых обществом. Я и мечтать не мог о том, что кто-то вроде неё – той, которую уважают учителя и одноклассники – решит достучаться до меня.

«С твоими ранами теперь всё в порядке?» – непринуждённо спросила она, будто разговаривала со старым другом.

Сперва я счёл её голос обычным шумом, но внезапно моё внимание привлекло слово, напрямую со мной связанное. Я спешно проиграл у себя в голове эту фразу, и, рассматривая возможность, что обращались действительно ко мне, неуверенно взглянул на неё.

Наши глаза встретились.

«Ты со мной говоришь?» – поинтересовался я.

«Да, – кивнула она. – Я мешаю?»

«Нет, ничуть, просто, эм… – неопределённо пробубнил я. – Неожиданно, что девушка вроде тебя заговорила со мной при первой же встрече».

Задумавшись над смыслом моих слов, она огорчённо улыбнулась.

«Я похожа на человека, которому не интересны другие люди?»

«Нет, я не это имел в виду».

«Тогда что ты имел в виду?»

«Ну, просто… я подумал, что ты меня недолюбливаешь».

С тем же выражением лица она склонила голову: «Почему? Мне не может понравиться или не понравиться человек, с которым я ни разу не говорила».

«Значит, ты возненавидишь меня чуть позже».

Она умолкла на пару секунд, обдумывая мой ответ. Затем внезапно зажмурилась и хихикнула. Она определённо восприняла это как шутку, сказанную с серьёзным лицом.

«Как пренебрежительно, – произнесла она. – Или у тебя плохо с людьми, которым ты нравишься?»

«Да не знаю. Не имею опыта».

«Что, правда?»

Она изящно улыбнулась, чуть сдвинув уголки губ. И эта фраза, видимо, тоже была воспринята, как шутка.

«Я не лгу. Я действительно никогда не был любим».

«Да-да, я поняла», – девушка недоверчиво кивнула.

Сдерживая гнев, я вздохнул: «Ну а ты, ты-то, небось, прокачана в этой области».

«Я не знаю. Не имею опыта», – помрачнев, сказала она.

Без сомнений, это ложь. Я даже уверен, что не удивлюсь, если каждый раз, когда она заходит в поезд или автобус, на неё наваливаются некоторые люди.

Я сидел, не двигаясь, и молчал. Тогда она потянулась к сумке, достала длинную прямоугольную бумажку и положила на мою парту.

«Что это?», – спросил я.

«Танзаку (3), – сказала она, крутя в пальцах другую такую же. – Их вешают в холле. Я взяла одну запасную, но отдам тебе».

«Танзаку, хех? Ну, по григорианскому календарю Танабата завершилась неделю назад, а по лунному не рановато ли?»

«С точки зрения Орихимэ и Хикобоши лишняя неделя или месяц в пределах погрешности».

«Так это работает?»

«Да, так. Раз уж мы друзья по несчастью, давай попросим у них, чтобы нас кто-нибудь полюбил».

Немного поразглядывав голубое танзаку, я вернул её девушке.

«Мне она не нужна. Можешь использовать её для себя».

«Эм, не думаю, что Орихимэ или Хикобоши вообще исполнят моё желание, – сказала она, сжав в руках ручку и уставившись на пустое место. – Но это хороший шанс подумать о том, что же ты ищешь. Люди, которые счастливы такими, какие есть, и не знают, чего хотят, никогда ничего и не получат. Молитвы созданы для того, чтобы мы могли сформулировать, какое желание хотим исполнить».

«Глянь, не похоже, чтобы я ненавидел молитвы, – ответил я. – По правде говоря, моё желание уже исполнилось. Моя давняя мечта воплотилась в реальность всего несколько часов назад. Мне кажется, что я буду наказан, если пожелаю что-нибудь ещё».

«Поздравляю, – произнесла она, положив ручку с тихим стуком, – я тебе завидую …Ты пожелал избавиться от травм? Или, может, пойти в старшую школу?»

«Ни то, ни то. Это желание более личное».

«Ясно. Тогда мне не следует копать глубже».

«Буду признателен».

«Тогда, – она указала на танзаку в моей руке, – загадай желание для меня».

«Что пожелать?» – спросил я.

«Свободу», – ответила она.

«Пожалуйста, попроси свободу для меня».

Теперь пришёл мой черёд удивляться её словам. Хотя её мягкая улыбка так и подначивала принять это за шутку, где-то в голосе прослеживался намёк на искренность.

«Ладно», – только и сказал я, взяв ручку.

А ещё спросил: «Кстати, а как тебя зовут?»

«Чигуса. Чигуса Огиэ, – ответила она, не сводя глаз с танзаку. – А ты Ёсуке Фукамачи»

«Ага, я знаю».

На следующей перемене мы снова завели разговор. Если верить словам Чигусы, к счастью, я не пропустил никаких тем за рамками моего самообучения.

На обеденном перерыве я вышел из класса. Я завернул в уборную и в третий раз убедился, что ничего не изменилось. Тогда я пробился сквозь толпы школьников в коридорах и на лестницах, спустился на первый этаж и нашёл-таки телефон. Он находился около торгового автомата – выбор там был ужасный – прямо в холле.

Вот тут-то и начались трудности. Я не знал, как самостоятельно позвонить той женщине. Я ожидал, что когда буду находиться в радиусе слышимости, она позвонит мне, но сейчас телефон молчал.

Я сел рядом с фонтанчиком для питья на другой стороне холла и вытер пот со лба. Прямо за окном, будто соревнуясь в громкости, трещали цикады. Ученики один за другим подходили к торговому автомату, чтобы купить любимой еды.

Возможно, ничего не происходило, потому что вокруг были люди. Если подумать, та женщина звонила мне только тогда, когда я был совершенно один, и никак иначе. Наверное, доставило бы определённые неудобства, если бы кто-нибудь помимо меня услышал нашу беседу.

После десяти минут ожидания я немного проголодался. Я подумал, что мне следует пока сдаться и пойти пообедать уже. Казалось, я мог вечность здесь просидеть, а телефон так и будет молчать. Возможно, у меня просто должно возникать это особенное чувство крайнего беспокойства, когда она звонит.

На втором этаже я купил остатки мятных онигири, затем зашёл в туалет проверить родинку. Который раз я это делаю? Учитывая то, что прежде я никогда не смотрел на себя в зеркало, возможно, сегодняшний день компенсировал два минувших года.

Выйдя из туалета, я направился в класс на четвёртый этаж. Большинство одноклассников ели и весело болтали с друзьями, но я нигде не видел Чигусу. Может, она вышла, чтобы увидеться с друзьями из другого класса.

Я сел, а парень, сидевший передо мной, повернулся ко мне и положил локоть на парту. У него были длинные тёмные волосы и дружелюбное лицо. Заметив, как накачаны его ноги, я предположил, что он играет в футбол.

«У тебя были ужасно долгие весенние каникулы, ага? – произнёс он, наклонившись вперёд: расстояние между нами сократилось до 30-ти сантиметров. – Эй, кажется, ты понравился Огиэ, круто, круто. Блин, я завидую!»

Ошеломлённый его фамильярным отношением, я всё же ответил: «Мы только пару слов сказали. Не обязательно я ей понравился».

Тот парень театрально мотнул головой: «Ты так говоришь только потому, что не знаешь Чигусу Огиэ. …Разве беседа с ней тебе не показалась чутка странной?»

Услышав это, я подумал о нашем с Чигусой маленьком разговоре.

«Да, она странноватая, если ты об этом. Она слишком стремится показаться вежливой».

«Так и есть, – ответил он, подняв указательный палец и противно ухмыльнувшись, – она у нас королевишна. Не знаю подробностей, но очевидно, её семья достаточно богата».

Это было просто представить. По сравнению с обычными старшеклассниками Чигуса была лучше воспитана. Она дышала другим воздухом, ела другую еду и выросла, воспитанная другой философией.

«Я не могу одного понять, – задал я вслух вопрос. – Зачем богатой девочке ходить в захолустную школу вроде этой?»

«Мы тоже считаем это странным. А ты как думаешь, почему? Может, пытается набраться опыта?»

«Тут можно получить разве что опыт предвзятого отношения к себе».

Не знаю точно, когда Чигуса вернулась в класс и встала позади того парня.

«Ох, ты слышала», – удивился он, стараясь скрыть неловкость.

«Если ты хочешь посплетничать о ком-то, пожалуйста, делай это там, где тебя не услышат».

Парень несколько раз пригладил волосы на затылке и уверенно откинулся на спинку стула.

«Я должен спросить напрямую, пока у меня есть возможность. Зачем ты поступила в эту школу, Огиэ?»

«Чтобы набраться опыта», – с серьёзным видом ответила Чигуса.

«Кое-кто тебе завидует, – пошутил он, криво улыбнувшись. – Освободи немного места в своём сердце. Иначе ты никогда никому не откроешься».

«Я пытаюсь ему открыться, – указала она на меня. – И ты мешаешь».

«Тем хуже для меня», – пожал он плечами.

Кто-то из кучки человек из пяти в углу класса окликнул его: «Нагахора, поспеши!» Парень ответил им, сказал: «Что ж, оставляю тебя наедине с Огиэ», – похлопав меня по плечу, и пошёл к друзьям.

Возможно, не такой уж он и плохой. Похоже, у него нет явной неприязни к Чигусе.

«Он тебе рассказал ещё что-нибудь странное?» – спросила меня она.

«Он сказал, что для него честь – учиться в одном классе с самой красивой девушкой школы».

«Уверена, он не говорил такого, – фыркнула Чигуса. – Скажу только во избежание каких-либо недоразумений: я не особо богата. Этот слух был правдив много лет назад, но сейчас моя семья совершенно обычная».

Размышляя о том, насколько велика разница между её «обычной семьёй» и тем, что я представил, я укусил онигири и запил чаем. Чигуса достала из сумки коробку с обедом. Она выглядела довольно старой, но была покрыта причудливыми узорами.

«Почему тебе не сказать об этом, э-э… Нагахоре?»

«Действительно, почему? – она наклонила голову. – Наверное, мне хочется, чтобы они продолжали ошибаться. Мне комфортнее, если они думают, что я богата, и держат дистанцию. …Кстати, Фукамачи, не хочешь пообедать вместе?»

«Мне без разницы, но… Эм, я тебя не побеспокою?»

Чигуса взглянула на меня одураченным взглядом, а потом прикрыла губы и засмеялась так, будто обнаружила что-то крайне забавное: «Вообще-то это я должна была спрашивать. Гм, Фукамачи, я тебя не побеспокою?»

«Ничуть. На самом деле я благодарен».

«За то, что обедаешь с самой красивой девушкой школы?»

«Ага».

«Даже зная, что это шутка, ты счастлив».

Чигуса подошла к моей парте, поставила стул сантиметрах в 30-ти от меня и села, придерживая рукой юбку. Её воротник с двумя белыми полосками слегка съехал.

Я услышал тихое: «Приятного аппетита».