Убить волка - 2 Глава

В эту ночь темная река пестрела устремившимися вдаль огоньками, а души усопших нашли путь домой.

***

Чан Гэн осторожно нес в руках приготовленное лекарство, чтобы не расплескать. Войдя в дом, он направился прямиком к своему юному отцу.

Он обратил внимание, что в комнате Шилю неярко горит крохотная масляная лампа, создавая пятнышко света, размером с горошину, что делало ее похожей на светлячка.

Сам хозяин сидел напротив окна, так что большая часть его лица находилась в тени. На первый взгляд казалось, что он задремал в этом полумраке. Распущенные волосы не собирались под заколку в виде короны, и свободно покоились на плечах и спине.

Неяркий свет, странным образом, выхватывал из темноты две точеные родинки, крохотные, будто след от иглы. Одна покоилась на мочке уха, а вторая, едва заметная, украшала уголок глаза.

Даже в таком плохом освещении красота Шилю лишала дара речи, поражая воображение своим особенным очарованием. Сколько бы Чан Гэн ни смотрел на него раньше, к этому нельзя было привыкнуть.

Юноша быстро поморгал, чтобы прогнать наваждение, заставляющее сердце замирать, а дыхание сбиться. Прокашлявшись, он набрал воздуха в легкие и громко объявил:

«Шилю, пора пить лекарство!»

Чан Гэн находился в том самом возрасте, когда голос меняется из-за стремительного роста, и порой, докричаться до Ифу было трудновато. Но, в этот раз приемный отец сразу услышал его, что подтвердил инструмент, замерший без звука в его руках. На смену душераздирающему нытью флейты пришла блаженная, исцеляющая тишина.

Шэнь Шилю прищурился и посмотрел на Чан Гэна, застывшего на полпути:

«Ну, и на кого ты повысил голос?»

Разница в возрасте между Ифу Шилю и Чан Гэном составляла около семи или восьми лет. Ведущий одинокую и замкнутую жизнь, Шэнь Шилю, прекрасно осознавал свою физическую неполноценность. Он и думать не мог о том, чтобы однажды создать семью и обзавестись супругой.

Однако судьба подкинула ему не только сожаления, но и очень выгодного сына, которого не нужно было содержать. Поэтому он мог позволить себе некоторую привязанность к молодому человеку и при всякой возможности подчеркивал свой «родительский» статус, требуя к себе почтения.

Чан Гэн по привычке не обратил внимания на брюзжание Ифу и думал только о том, чтобы напоить его свежим лекарством в чаше. Он осторожно поднес его к Шилю и сказал:

«Уже почти ночь, Ифу. Прими свое лекарство и ложись отдыхать».

В ответ Шэнь Шилю с досадой отложил свой музыкальный инструмент и взял чашу из его рук:

«Ах, ты неблагодарный сын! Видать, зря я так заботился о тебе и был добрым».

Лекарство было выпито залпом. Сразу видно, как часто Шилю приходилось употреблять его вместо хлеба и воды. После этого Чан Гэн, зная о горечи отвара, предложил ему запить лекарство чистой водой, но он, сделав два глотка, отказался:

«Сегодня на перевале Чанъян проходила ярмарка, я привез оттуда кое-что забавное для тебя».

Сказав это, Шэнь Шилю низко наклонился к столу, и принялся шарить по нему, так что почти задевал предметы кончиком своего носа, потому что ничего толком не видел. Чан Гэн не мог этого выносить и поспешно вмешался: «Что ты ищешь, давай я найду это!»

Видя, что Ифу не реагирует, он пожаловался:

«Я уже такой взрослый, почему ты продолжаешь дарить мне вещи, подходящие только для детей?»

В голове у него крутились и другие претензии, которые он не мог озвучить из-за своего хорошего воспитания:

«Если ты не обременен ничем важным, мог бы и меня не вовлекать в праздные занятия, отвлекая от дел, пока я пытаюсь освоить что-то полезное для реальной жизни».

Эти мысли практически были на кончике языка Чан Гэна, но распробовав их на вкус, он почувствовал язвительность, и потому проглотил свое возмущение обратно.

В чувствах Чан Гэна была своя подоплека. Его Ифу, Шэнь Шилю, вел безответственный и праздный образ жизни, но считал своим долгом таскать мальчика за собой повсюду, куда хотел. Он часто посылал Чан Гэна на рынок за покупками, или завлекал его верховой ездой чуть ли не каждый день.

Был случай, когда слепой и глухой Шэнь умудрился подобрать бездомного щенка, и он тут же переехал на воспитание к Чан Гэну. Но к ужасу господина Шэня, его бесполезный брат, не умеющий отличить дикое от домашнего, подобрал и подарил приемному сыну волчонка! Это заставило учителя Шэня позеленеть от злости.

В решающие годы своего взросления, в двенадцать-тринадцать лет, Чан Гэн проводил много времени со своим ненадежным Ифу. Хотя Шэнь Шилю был расположен к пасынку, он продолжал оказывать на него беспорядочное влияние своей легкомысленной жизнью.

В ответ на непутевое влияние бездельника и сумасброда Шэнь Шилю, его приемный сын приложил много усилий, пытаясь не поддаться атакующему хаосу в лице Ифу, и правильно организовать свою жизнь, превращаясь со временем в собранного и привлекательного юношу.

Думая о будущем, он содрогался от мысли, сколько еще потребуется сопротивления с его стороны, чтобы не скатиться вслед за Ифу, но отступать было уже поздно, как и оглядываться назад.

От природы Чан Гэн унаследовал серьезный характер ответственного человека и был не склонен к баловству или праздности, стремясь упорядочить все аспекты своей жизни и строго следовать расписанию и планам.

Больше всего он не любил, когда кто-то отвлекал его или вмешивался в его плотный график, как это делали другие, особенно, Ифу. Но долго злиться на него Чан Гэн попросту не имел права, да и не мог.

При всей его бестолковости, он относился к пасынку со всей душой, заботясь о нем и желая ему добра. Его искреннее отношение было не только в красивых словах, но и в поступках.

Однажды Чан Гэн довольно сильно занемог, так что это требовало участия других людей, а господин Сюй, городской наместник и его отчим, как обычно, отсутствовал дома. Все бы ничего, но призванный к больному доктор, подтвердил, что болезнь опасна для жизни.

Услышав это, сердобольный отец тотчас забрал мальчика к себе под крыло и трое суток заботился о его теле и душе, не отходя от ребенка даже на минуту. В те дни Шэнь Шилю вел себя как самый преданный и любящий отец. Разумеется, Чан Гэн хорошо это запомнил и был благодарен.

Кроме того, Ифу всегда помнил о нем, стараясь никогда не возвращаться к мальчику с пустыми руками. Не важно, где его носило, и куда он отправлялся, он всегда привозил какие-то безделушки или угощения, которые могли понравиться Чан Гэну. Это поразительно трогало сыновье сердце.

Так и получилось, что встречая Ифу Шилю каждый день, Чан Гэн выходил из себя и сильно злился на его образ жизни и поведение, но, стоило единожды с ним не повидаться, он уже покоя себе не находил и тревожился.

Думая о будущем своего Ифу, Чан Гэн сокрушался, что тот слаб телом и духом, не способен к учебе и искусству. Но где гарантия, что однажды кого-то не покорит его привлекательная внешность и тот не влюбится в Шэнь Шилю, приняв его целиком и полностью?

Для такого молодого мужчины вполне естественно хотеть жениться и завести в будущем детей. И, если у него родится собственный ребенок, будет ли он тогда так же привязан к своему приемному сыну?

Свободно дрейфуя в своих фантазиях, Чан Гэн обнаружив среди хлама на столе новую квадратную коробочку. Юноша тут же отвлекся от своих мыслей и протянул вещь Шэнь Шилю, без особого интереса, спросив: «Смотри, это оно?»

Шилю подтвердил: «Да, это для тебя, можешь открыть».

В этот раз там мог валяться кусок сыра, или рогатка, в любом случае, ничего стоящего – Чан Гэн принялся разворачивать подарок без всяких ожиданий, и сказал спокойно:

«Разве тебе не стоит экономить деньги? Даже, если ты не нуждаешься, лучше лишний раз… не тратить».

В следующий момент увиденное заставило его захлопнуть рот и широко раскрыть глаза, так что они увеличились вдвое.

На самом деле в коробке лежал металлический браслет на запястье!

Так называемые «наручи» являлись частью легкой военной брони. По сути это был свернутый лист металла искусной работы, который носился в сочетании с остальными доспехами. Но из-за удобства и легкости, металлический браслет стал популярным аксессуаром и мог одеваться отдельно.

Ширина браслета составляла около десяти сантиметров, а внутри него можно было спрятать три-четыре узких лезвия, которые делались по особой технологии. Тонкие и легкие, словно крылья цикады, они прославились под названием «шелк в рукаве».

Считалось, что подобное оружие способно при точном попадании, разрезать волос на расстоянии нескольких метров, когда специальная пружина в браслете выстреливает лезвием.

Разумеется, Чан Гэн был в шоке: «Откуда у тебя это…?»

Шэнь Шилю тут же заткнул его: «Тссс, Шэнь ни в коем случае не должен узнать об этом, иначе не перестанет ворчать. Это не какая-то игрушка. Ты собираешься использовать это?»

Поливая цветы во дворе, господин Шэнь не мог в одночасье оглохнуть и поглупеть,  поэтому прекрасно слышал громкий разговор двух людей. Но у него не было рецепта, как помочь тому, кто считал остальных такими же глухими и недалекими…

Благодаря учителю Шэню и своему любопытству, Чан Гэн научился разбирать стальные доспехи до винтика, и потому, без затруднений, проворно одел браслет на свое запястье. Взглянув на него, он осознал уникальность данного предмета.

Большинство запястных браслетов, которые продавались на рынке, были поношенными и принадлежали некогда солдатам. Их размер, естественно, был большой, так, чтобы подходить взрослому мужчине. Но наручи Шилю оказались значительно меньше и в самый раз для руки подростка.

Как только Чан Гэн замер, переваривая то, что случилось, Шэнь Шилю уже знал, о чем он хотел спросить:

«Я просто услышал, что торговец имел бракованный товар. Внешне все в порядке, но размер был маловат, поэтому не находилось желающих купить».

Чан Гэн расчувствовался впервые за долгое время: «Спасибо…»

Шэнь Шилю тут же поправил его: «Кого нужно благодарить?»

Чан Гэн страдальчески воскликнул: «Ифу!»

«У кого молоко, тот и мать, детка!»

Шутка показалась Шилю очень смешной, особенно реакция Чан Гэна, и он рассмеялся. А затем сжал плечи мальчика и стал выпроваживать его в двери:

«Иди, иди домой, не броди посреди ночи под призрачной луной!»

Чан Гэн вдруг вспомнил, что сегодня было пятнадцатое июля, день почтения всех умерших, когда мир людей и усопших открывается навстречу друг другу.

Когда он уже миновал калитку, соединяющую его двор с садом Шэнь, он осознал, что музыка, которую Ифу Шилю так мучительно извлекал из флейты, смутно напоминала погребальную мелодию «Сун Си»[1].

Чан Гэн на мгновение задумался: «Совпадение ли?..»

Шэнь Шилю отослал Чан Гэна, а затем сосредоточенно всматривался под ноги, прежде, чем с трудом различил в темноте очертания порога и, осторожно сделав шаг наружу, закрыл дверь.

Его брат, терпеливо ожидающий его во дворе, протянул руку, чтобы взять его за локоть и помочь дойти до дома.

Выждав паузу Шэнь И прокомментировал: «Железные наручи выполнены из лучшего черного железа. Три лезвия внутри, авторства покойного мастера Цютянь Линя. После его кончины больше не производятся… и это бракованный товар, да?»

Шилю дипломатично промолчал.

Шэнь: «Ладно, хватит прикидываться еще и немым – ты же на самом деле решил растить его, как собственного сына, признавайся?»

«Конечно, это правда! Мне нравится этот порядочный ребенок», — наконец ответил Шилю, — «у него, скорее всего, такие же чувства – если в будущем я смогу сделать его своим наследником и оставить ему свое имя, он станет жить намного лучше, а все, кто беспокоится о нем – вздохнут с облегчением».

Господин Шэнь помолчал некоторое время и сказал почти шепотом:

«Сначала ты должен перестать его так сильно раздражать  – тебя это совсем не волнует?».

Шэнь Шилю рассмеялся и толкнул дверь в комнату, подхватив подол своего халата.

Он сказал, ни капли не стыдясь: «Есть так много людей в этом мире, которых я вывожу из себя».

***

Перед пятью часами утра, Чан Гэн проснулся от сухого жара. Тонкий слой пота покрывал его тело, а нижнее белье предательски промокло.

Панику, подобную этой, испытывает каждый подросток, когда достигает совершеннолетия — даже, если его заранее подготовили.

Но Чан Гэн не был ни встревожен, ни обескуражен, он просто посидел на кровати несколько мгновений после «весеннего сна»[2], а затем встал.

Сходив за ведром холодной воды, с легким налетом отвращения на лице, он небрежно вымыл свое неокрепшее тело с головы до ног. Взял аккуратно сложенную одежду и переоделся в нее, выпил чай и начал свой рабочий день, как обычно.

Чан Гэн не знал, как подобное происходило у других подростков, но ему в ту ночь пригрезилась во сне снежная буря такой мощи, что была способна заморозить человека в гробу.

Снежный вихрь был подобен белому меху, бушуя без устали, и кровь из ран на его руках, едва выступая, превращалась в колючий лед. Издалека доносился леденящий душу волчий вой, но учуять запах крови на расстоянии было невозможно.

Даже Чан Гэн не чувствовал его, хотя захлебывался в солено-сладком воздухе, чувствуя, как коченеют руки и одновременно горят, как в огне, легкие. Он был уверен, что его кости будут похоронены в этом снегу.

Однако…

Чан Гэн пришел в себя и обнаружил, что его, укутанного в плащ, несет на руках человек. Он четко запомнил, что у этого человека был белоснежный воротник, а от его рук исходил сильнейший аромат горького лекарства.

Увидев, что мальчик очнулся, он не стал ничего спрашивать, а достал флягу с вином и дал ему сделать глоток.

Чан Гэн запомнил вкус вина, потому что оно чуть не выжгло ему внутренности и даже «пылающий нож Шаодаоцзы»[3], который продавался за великой стеной у варваров, не был таким огненным и ужасным на вкус.

На руках его нес Шилю.

Сон был настолько ярким, что руки, которыми Шилю обнимал его, все еще ощущались на его теле. Чан Гэн не мог понять, разве этот человек не безнадежно болен? Как у него могли быть такие крепкие, сильные руки в таком ужасном, ледяном месте?

Чан Гэн посмотрел вниз на железный браслет на своем запястье, не зная, из какого сплава он сделан, но оставаясь на его руке всю ночь, металл совсем не нагрелся.

Сосредоточившись на прохладе железа, Чан Гэн спокойно подождал, пока успокоится его взволнованное сердце и кровь, усмехнулся и прогнал от себя нелепую мысль о том, что он «видел Ифу в весеннем сне», а затем, как обычно, зажег лампу и стал читать.

Вдруг вдалеке раздался грохот, от которого содрогнулись земля и весь дом. Чан Гэн окончательно проснулся и вспомнил, что «гигантский змей» уже должен был вернуться из Северного патруля.

Это был вселяющий ужас огромный летающий корабль, длиною более полутора километра. Два могучих крыла этого корабля состояли из тысяч «огненных перьев».

Когда судно поднималось в воздух, тогда пылающие крылья выпускали тучи пара, потому что внутри каждого крыла горела чаша, заполненная особым топливом, называемым «Цзылюцзинь»[4].

Поражая воображение и внушая трепет, каждое крыло сияло в ночи пурпурным светом с золотыми искрами, который клубился, надвигаясь как страшный сон. Издалека все это, казалось роем тысячи смертоносных огней.

Четырнадцать лет назад северные племена варваров в ужасе склонили головы перед мощью Великой Лян и согласились платить подать в обмен на свои жизни. С тех пор каждый год, в пятнадцатый день первого месяца, около десяти воздушных кораблей вылетали на патрулирование в северные земли.

Снова и снова они сеяли страх и панику, запугивая всех на тысячи миль ужасными огненными птицами в небе, так что варварские племена не осмеливались и пальцем пошевелить в страхе.

Помимо укрощения дикого нрава северных племен, огненный патруль выполнял сбор и доставку дани обратно к императорскому двору, в частности, речь шла о топливе «Цзылюцзинь».

Гигантский воздушный корабль мог тащить обратно почти шестьсот тонн пурпурного золота «Цзылюцзинь», поэтому на пути домой его крылья и все механизмы звучали тяжелее и громче, испытывая возросшую нагрузку.

Зачастую, шум и вибрация от летящего огненного змея ощущалась на расстоянии в тридцать-пятьдесят километров.

Гигантские корабли отправились в Северный поход в начале года и, подобно огненному метеориту, возвращались домой во время седьмой Луны.

Примечание переводчика:

1. Сун Си – «проводы на тот свет» — традиционная погребальная песня.

2. Весенний сон – сон с возбуждающим сюжетом, приводящий к поллюции (семяизвержению), чаще всего бывает у подростков 14-16 лет.

3. Shāodāozi  (烧刀子) – крепкая гаоляновая водка.

4. Zǐliújīn  (紫流金) –  Цзылюцзинь — дословно, пурпурное жидкое золото.